Как помнит читатель, караван-сараи, или «ханы», были построены еще до 1243 года, но за время монгольского правления добавилось много новых. Этот факт свидетельствует о живости торговли и значении, которое придавали ей сельджукские и монгольские власти и некоторые значимые личности (например, Каратай). Однако иногда в смутные времена некоторые из этих «ханов» служили укреплениями для мятежников и бандитов. В любом случае представляется интересным изучение распределения этих «ханов» в рассматриваемый период с учетом того, насколько возможно с помощью надписей установить точную дату их строительства. Даже непосредственно после 1243 года, когда его эффект еще не чувствовался полностью, на юго-западе Анатолии было достроено или возведено заново несколько караван-сараев. В то же время Каратай построил новый караван-сарай на территории хорошо известного вакуфного комплекса, частично сохранившегося до наших дней, который стал завершающим звеном в целой цепочке караван-сараев, расположенных вдоль дороги из Коньи или Сирии в Кайсери и Сивас. Немного позже, очевидно стараниями перване Муин ад-Дина, дороги между Сивасом, Токатом и Черным морем обезопасили путем строительства других вакуфных комплексов, и одновременно с этим Фахр ад-Дин Али продолжал стимулировать купцов из Западной Анатолии и Денизли. Помимо «ханов» существовали еще рибаты – укрепленные посты монастырей. Большое внимание уделялось содержанию дорог и мостов, например мосту монгольского представителя Чупана (Чобана) на дороге из Эрзурума в Токат. Каждое место стоянки на важных путях охранялось отрядом полиции под командованием (kutwal), которому купцы платили сбор за свою защиту. Как уже было сказано, именно монгольская власть ввела тамгу (tamgha) – своего рода пошлину, взимавшуюся в Иране, аналогов которой у Сельджукидов не было.

Сомнительно, чтобы генуэзцам или каким-нибудь другим купцам удалось установить прямые связи с туркменскими княжествами на западе или на юге (на самом деле Афлаки приводит один случай, когда какой-то мусульманский купец был ограблен Мухаммед-беком аль-Удж), хотя связи между Кипром и Антальей или Аланьей не могли быть прерваны полностью. Однако когда эти княжества окончательно оформились, купцы появились и там, и теперь их правители, вероятно, благожелательно смотрели на их появление. Речь не шла о крупномасштабной торговле, а скорее о морской торговле между регионами, которую все больше и больше прибирали к рукам итальянцы, или о приобретении товаров, производившихся в определенном регионе, например квасцов из Кютахьи, которые теперь шли в основном через Эфес (Альтолуого). Пеголотти счел Альтолуого, с одной стороны, и Анталью и Аланью – с другой достойными того, чтобы включить их в свой трактат, из которого мы узнаем, что немного раньше Барди из Флоренции, прибывший с кораблями из Пизы, получил в Анталье существенное снижение таможенных пошлин, что поставило их практически в равные условия с киприотами. В Анталье также часто бывали купцы из Прованса. Возможно даже, что приплывавшие в эти порты генуэзцы могли путешествовать по внутренней части страны, поскольку один из них, Доменико Дориа, после того как попал в руки египтян, передал аль-Умари интереснейшие сведения (относящиеся примерно к 1330 году), касающиеся западной и центральной частей Малой Азии и нескольких расположенных там княжеств. Более того, различные сделки, заключенные в Малой Азии, показывают, до какой степени в эту страну проник флорентийский флорин в противовес тому, что должно было произойти в империи ильханов, падение которой повлекло за собой крах итальянской торговли в Иране. Более скромная по своим масштабам торговля с эмиратами по большей части продолжалась без перерыва до их завоевания Османами.

После вхождения Малой Азии в империю ильханов чеканка монет у сельджуков через какое-то время была приведена в соответствие с монгольской. Денежная система Хулагуидов в своей основе имела серебряные динары, однако шкала их стоимости отличалась от классической мусульманской системы и систем соседних государств. В «Руме» чеканка монет, организованная Сельджукидами, поначалу сохранялась, по крайней мере в основном. Но согласно Рашид ад-Дину – чье утверждение лишь отчасти подтверждается нумизматическими коллекциями – наблюдалось резкое снижение процентного содержания серебра (эта же тенденция была обнаружена и в государстве мамлюков). Такой же беспорядок существовал и при ильханах, и отчасти это было следствием более общих факторов, чем их собственная политика.

Хорошо известно, что в 1294 году в попытке реорганизовать империю ильхан Гайхату попытался ввести своего рода бумажные деньги наподобие той системы, что использовалась его сородичами в Китае. Но подготовка к этому, как техническая, так и психологическая, оказалась недостаточной, и, естественно, нововведение внедрить не удалось. Были предприняты шаги для введения таких денег и в Малой Азии, где до Аксарайи докатилось эхо жалоб, появившихся в связи с этим. Затем Газан выпустил новые монеты, и динар стал стоить примерно половину стоимости общепринятого мусульманского динара, а дирхем – одну шестую от динара. Активная чеканка собственных денег монголами и их внедрение в Малой Азии произошли одновременно, и, как часть расширения границ прямого управления, характерного для этого периода, они оказались настолько эффективными, что легальными деньгами в этой стране стали считаться также монгольские монеты, отчеканенные на монетных дворах Малой Азии.

По мере своего развития туркменские княжества мало-помалу приходили к чеканке своих собственных денег. Денежная система больше не была единой и, возможно, в какой-то степени отражала различия в их международных связях. Анжуйские деньги и флорины начали конкурировать с местной валютой. Аль-Умари обычно ссылается на дирхемы, как на монеты, стоившие одну шестую динара, таким образом указывая, что даже на границах с Византией использовалась монгольская система. В районе Эгейского моря выпускались также монеты, имитировавшие анжуйские.

Монгольское владычество изменило положение немусульман в Малой Азии не так сильно, как можно было ожидать, отчасти потому, что, как мы видели, это положение было достаточно приемлемым, отчасти потому, что в этом отношении протекторат не внес фундаментальных изменений в автономию сельджукского режима. В целом первые поколения монголов оставались индифферентны к вопросам религии, уважали любую веру и не выделяли ислам среди прочих. Иначе говоря, ислам больше не считался выше остальных, как в прежние времена. Политически новые хозяева считали выгодным там, где это возможно, опираться на тех, кто при прежнем режиме считался ниже, и такими часто оказывались христиане или (среди мусульман) шииты. В Западной Азии любимцами монголов были армяне, которые с самого начала сознательно стали их агентами. Несмотря на то что у монголов были слабые связи с греками, к последним они тоже относились благожелательно, поскольку политические вопросы сблизили Михаила Палеолога с ильханами и поскольку Трапезунд и армянская Киликия стали их вассалами. Временами армянские войска из Киликии фигурировали в составе монгольских армий в Сирии, однако армяне из самой Армении с момента их завоевания, в ходе которого они лишились независимости, больше не принимали участия в военных действиях, несмотря на попытку, предпринятую епископом из Эрзинджана. С другой стороны, грузин, недавно в целом ряде случаев продемонстрировавших свои воинские достоинства, несколько раз включали в состав войск, которые монголы посылали на запад. Однако преимущества, которыми могли пользоваться некоторые христианские конфессии в результате монгольской индифферентности к религии, стали менее существенны, когда ильханы и их люди обратились в ислам. Преследований не было, но ислам вернул себе привилегии, например, в отношении пользования вакуфным имуществом. А иногда это означало и более жесткие ограничения для немусульман, чем те, которые существовали до монголов. Более того, благосклонность, которой несумульмане пользовались какое-то время, иногда провоцировала участившиеся теперь враждебные действия.