Последние слова Анны никого не оставляют равнодушной: женщины возбужденно переговариваются, размахивают руками, что-то доказывают и затихают только после того, как Нири встает со своего места.

– Я хочу подвести итог нашей встрече, – серьезно объявляет она, возвращаясь в круг. – Я сейчас процитирую определения, которыми вы пользовались, описывая ваши взаимоотношения, а вернее, вашу связь с дочками. Здесь не раз звучало: присутствие, часть меня, связанные пуповиной, часть моего тела. Все эти слова имеют как физическое, так и духовное содержание, а вместе вызывают сильное ощущение слияния, сплетения, в результате которого возникает вечный вопрос – где кончаюсь я и начинается она. Возможно, вы выбрали именно эти ассоциации потому, что ваше материнство стало частью вашего «я», вашего самоопределения, и поэтому оно неотделимо от вас ни в духовном, ни в физическом смысле. Кроме того, вы сегодня все вместе начертили ось ваших взаимоотношений. На одном ее полюсе разместились разрыв, чрезмерное отдаление или отчуждение – состояния, которые позволяют каждой из сторон быть независимой, оставаться абсолютно тем, кто ты есть, но таят в себе опасность тяжелого одиночества. На противоположном полюсе вы поместили симбиоз, чрезмерную близость, которые угрожают вашей независимости; они душат, стесняют, но и притягивают, дают чувство уверенности, общности, наполняют ваши действия смыслом. Как во всем, так и здесь, все, что чересчур, то – плохо, а значит, права Орна, которая еще в начале нашей встречи сказала, что необходимо всегда и во всем придерживаться золотой серединки.

Я выхожу из здания и продолжаю думать о волшебстве зарождения жизни; о том, что оно начинается с симбиоза матери и плода и кончается родами, когда боль первого расставания сливается с радостью освобождения. Здесь спрятано зерно амбивалентности, которое уже никогда не оставит мать: действительно ли она хочет (или может) отделить себя от дочки? так ли уж она хочет (или может) быть только собой, как это было до родов? У меня нет ответа.

По-видимому, это один из вечных неразрешимых конфликтов: если материнство и ребенок – это часть меня, то посвятить себя ребенку означает посвятить себя самой себе, а расстаться с ребенком – лишиться части самой себя; если материнство – это часть моего «я», что происходит со мной, когда его у меня отнимают?

Высвеченные ярким декоративным фонарем листья живой изгороди напоминают мне по цвету зеленовато-голубую шаль, в которую куталась Элла, приходя на наши встречи жаркими июльскими вечерами.

Что с ней? – продолжаю я свой немой диалог. – Хватит ли у нее сил подняться, выкарабкаться, вновь найти себя после того, как ее прежнее привычное «я» пропало вместе с исчезнувшей из ее жизни дочкой – дочкой и внучкой?

Я держу за вас кулаки, Элла!

Перед глазами всплывает картина: я и моя маленькая дочка в больнице. Все ее тельце покрыто сыпью, вялая крохотная ручка подсоединена к капельнице. Я сижу на кресле, обессиленная, измученная после бесконечной ночи в приемном покое; она уснула на мне, и я не смею шевельнуться.

Неожиданно в комнату входит мама, ее встревоженные ищущие глаза продолжают свой бег, не поспевая за ногами, которые уже привели ее в нужное помещение. И тут же из меня выплескивается поток слез, которые я удерживала за наглухо запертыми шлюзами все те долгие часы, пока «работала мамой»; я плачу беззвучно, чтобы, не дай бог, не разбудить Тамар. Мама подходит ко мне, ласково гладит меня по щекам, осторожно, чтобы не потревожить малышку, прижимает мою голову к себе, и я успокаиваюсь. Через какое-то время Тамар просыпается и, увидев бабушку, протягивает к ней ручки. Я передаю ее и делаю глубокий вдох. Можно передохнуть, мама с нами.

Вторник, утро. Я спускаюсь на улицу, где меня ждет такси. Возле него стоит Яир и торжественно открывает дверцу.

«Ты не можешь себе представить, как я волнуюсь, – говорю я ему, – сколько лет я не была за границей; я уже и не помню, как летают!» – «Для этого у нас есть летчик», – весело замечает он, и мы смеемся.

К вечеру мы оказываемся в гостинице. Пожилой мужчина в черной с бордовым форме официально улыбается и протягивает Яиру ключи. Он вежливо указывает нам на лифт, и я легко направляюсь туда, слегка разочарованная тем, что Яир заказал нам отдельные комнаты.

Закрыв за собой двери, я разбираю чемодан, размещаю сложенные вещи на полках, а платья и плащ вешаю на тяжелых деревянных плечиках в шкаф. В моем распоряжении час. Я наполняю ванну горячей водой и растягиваюсь в ней, расслабленная и умиротворенная. Теплый пар и воздушная пена пьянят и убаюкивают, мысли не спеша куда-то уходят, и незаметно появившаяся незнакомая мне улыбка уютно располагается на моих губах.

Мы ужинаем в маленьком кафе, которое Яир помнит еще из своих предыдущих поездок. Он настаивает, чтобы я заказала только самое лучшее, и уговаривает меня взять десерт, хотя знает, что к кофе прилагаются птифуры.

Как быстро мы сблизились, – думаю я, – а ведь у нас было только три настоящих длинных встречи после многочисленных, но мимолетных и незначительных встреч в клинике. И вот мы в Париже.

«Последний раз я была за границей, когда ездила с Эйнав в Амстердам, – рассказываю я ему и с удивлением отмечаю, что мой голос больше не дрожит, – она еще училась в гимназии, и это был мой сюрприз к ее Дню рождения. Кажется, что это было так давно…»

Мне становится грустно.

Яир смотрит мне в глаза и гладит мою руку. Он поднимает бокал с вином и, молча улыбаясь, приглашает меня присоединиться к нему.

– Давай выпьем за нас, за нас обоих!

Я улыбаюсь ему в ответ, протягиваю руку с бокалом и, замерев на мгновение, провозглашаю:

– За нас обоих, в полном смысле этого слова!

Когда мы вернулись в гостиницу, Яир проводил меня до номера, ласково поцеловал в щеку и сделал маленький шаг в сторону, давая мне возможность войти и закрыть за собой дверь.

– Яир, – вдруг услышала я свой голос, – может, останешься?

– Добрый вечер, – открывает встречу Нири, – на прошлой неделе мы говорили о близости и отчужденности и о том, что находится между двумя этими состояниями. Мы коснулись неисчерпаемой темы материнства и того места, которое оно навсегда заняло в вашей жизни. Мне кажется, что в эти дни тема материнства звучит для вас особенно остро, кое-кто даже пытается подвести итоги, выставить себе оценку в графе «мать». Ну что ж, посмотрим, что ждет нас сегодня.

Женщины переглядываются, но никто не спешит оказаться первой. Маргалит пристально смотрит на непривычно притихшую Мики.

– Вы сегодня какая-то грустная, – мягко замечает она, – что-то случилось?

– Я была сегодня у Виолетты, – глядя на Маргалит, тяжело вздыхает Мики.

– Виолетта это ваша дочка? – прерывает ее Клодин.