В зависимости от романса или песни певица исполняла отдельные строки куплетов, иногда и вовсе отдельные слова, как бы расставляя свои острые эмоциональные акценты. Репертуар ее был огромен. В него входили русские, польские и украинские народные песни и множество романсов, главным образом на слова и музыку современных авторов: «Я не знала ни о чем в свете тужить…», «Лучина, лучинушка березовая», «Ивушка, ивушка, зеленая моя», «Чем тебя я огорчила», «Ты душа моя, красна девица», «Ах, что ж ты, голубчик, невесел сидишь», «Не бушуйте вы, ветры буйные», «Ах ты, молодость, моя молодость», «Волга реченька глубока», «Ах, когда б я прежде знала» на слова И. И. Дмитриева, «Места, тобою украшенны» А. П. Сумарокова, «Дубрава шумит, собираются тучи» В. А. Жуковского. Неизменный восторг вызывала в исполнении Стеши песня на слова В. А. Жуковского:

Ах! мне ли разлуку знать с тобой?

Ты всюду спутник мой незримый;

Молчишь — мне взор понятен твой,

Для всех других неизъяснимый;

Я в сердце твой приемлю глас,

Я пью любовь в твоем дыханье…

Восторги, кто постигнет вас?

Тебя, души очарованье?

В Москве немало говорилось о том, что якобы Наполеон, оказавшись в русской столице, пожелал услышать прославленную цыганскую певицу, но Стеша еще до прихода французов уехала в Ярославль. Ее специально приезжала слушать итальянская певица Каталани и, растроганная великолепным исполнением Стешей романса на слова Мерзлякова «Жизнь — смертным тяжелое бремя, страдание — участь людей…», сделала цыганке дорогой подарок. Одни утверждали — бриллиантовый перстень ценой в тысячу рублей, другие — шаль со своего плеча. Этот поразивший воображение москвичей эпизод остался жить в пушкинских строках, обращенных к Зинаиде Волконской. Посылая «царице муз и красоты» свою поэму «Цыганы», поэт просил отнестись к ней также благосклонно,

Как мимоездом Каталани

Цыганке внемлет кочевой…

Со Свибловом оказалась связанной судьба и дочери Стеши — Ольги, часто певшей с матерью дуэты. Ольга Андреевна Солдатова состояла в том самом цыганском хоре Ильи Соколова, куда так часто и охотно приезжал А. С. Пушкин. Дружила она с приятельницей поэта Танюшей Демьяновой, позднее была выкуплена у хора влюбившимся в нее П. В. Нащокиным. Пушкин останавливался у Нащокина в годы близости друга с О. А. Солдатовой, стал крестным отцом их дочери. Быт нащокинской семьи тех лет запечатлен в знаменитом «нащокинском домике» — модели квартиры с миниатюрными предметами обстановки: от мебели, фортепьяно, «на котором играть можно будет пауку», до шандалов, посуды и даже микроскопических трубок. Нащокин собирался подарить эту модель жене поэта, но в силу материальных затруднений отказался от первоначального решения. Неоднократно закладывавшийся и перезакладывавшийся «домик» постепенно разрознивался и в настоящее время далеко не в полном виде экспонируется в Музее Пушкина в Петербурге.

У Пушкина складываются с О. А. Солдатовой самые добрые отношения, и тем не менее поэт усиленно поддерживает П. В. Нащокина в его стремлении порвать с Ольгой и жениться на В. А. Нагаевой. После состоявшегося разрыва и свадьбы приятеля Пушкин напишет ему: «Желал бы я взглянуть на твою семейственную жизнь и ею порадоваться. Ведь и я тут участвовал, и я имел влияние на решительный переворот твоей жизни». О судьбе «отрешенной» Ольги с ее двумя детьми больше не вспоминал никто.

Происходили обычно свибловские музыкальные вечера, принесшие такую популярность музыкантам и певицам, в специальном дощатом театре площадью около 200 квадратных метров. Хотя и сильно обветшавшее, здание это с двумя огромными окнами и под дощатой крышей сохранялось еще в тридцатых годах прошлого века. Для гуляний же предназначалась длинная, густо обсаженная липами и цветами аллея, где зажигались транспаранты с инициалами — вензелями выступавших исполнителей и пускались замысловатые фейерверки.

Подобная жизнь на широкую ногу не могла не расстроить даже огромного кожевниковского состояния. Наступило неизбежное банкротство. Управление свибловским производством и хозяйством переходит в руки родственника былого единовластного владельца, некоего А. И. Квасникова. Так, во всяком случае, утверждают литературные источники. Однако документальные данные вносят сюда существенные изменения.

Материальные затруднения у Кожевникова действительно появились. От музыкальных вечеров пришлось отказаться. Гуляния продолжались только по традиции, без деятельного, тем более финансового, участия владельцев Свиблова. Часть земель, в том числе усадьба, была продана. Судьба «Вишневого сада» постигла Свиблово много раньше появления чеховской пьесы. И хотя И. П. Кожевников продолжает жить здесь и в середине XIX века (он умер в глубокой старости в 1889 году), рядом с ним хозяйничает новый владелец — горный инженер Г. Б. Халатов. О печальной участи Свиблова А. С. Пушкин напишет еще в 1833 году: «Подмосковные деревни также пусты и печальны: роговая музыка не гремит в рощах Свиблова и Останкина; плошки и цветные фонари не освещают английских дорожек, ныне заросших травою, а бывало, уставленных миртовыми и померанцевыми деревьями. Пыльные кулисы домашнего театра тлеют в зале, оставленной после последнего представления французской комедии. Во флигеле живет немец управитель и хлопочет о проволочном заводе…»

Слова А. С. Пушкина имели самое непосредственное отношение именно к Свиблову. Здесь заводы начинают появляться один за другим, крестьян становится все меньше, а занятых на производстве рабочих все больше. В 1852 году в селе числятся шерстопрядильная фабрика купца Карасева, сукноткацкая фабрика купца Синицына, суконная — Шапошникова, а спустя тридцать лет рядом с текстильными предприятиями появятся гвоздильный и патронный заводы, аппретурное заведение, хлебопекарня. То, что представилось одному из современников Кожевникова примером бренности земной славы и благ, в действительности свидетельствовало о жизни приближавшейся в своих границах к Свиблову Москвы.

Кто знает, может, ждет Свиблово в недалеком будущем и настоящее возрождение в качестве владения, переданного патриарху. Остается лишь гадать, что из его прошлого проявится в этом обновленном и недоступном почти всем москвичам облике.

Решение императрицы было окончательным и никаких возражений не допускало: барский дом и оранжерею перевезти в Царицыно, старую Троицкую церковь снести, деревню приписать к приходу соседнего села Сергиевского. И еще — построить здесь же, «на границе Коломенской дворцовой волости, при Большой Калужской дороге, на речке Черпановке», дворец для одного из великих князей. Заказ получил М. Ф. Казаков. Его проект, выдержанный в классических формах, с простым и удобным планом, был почти немедленно одобрен и начат строительством. Вслед за первым этажом строители вывели своды, но вынуждены были на том остановиться «по причине Турецкой и со Шведом войны». Но это со временем, а для первоначального решения, уничтожавшего старое Коньково, Екатерина сама нашла время приехать и осмотреть каждую подробность, каждый уголок неожиданно доставшейся ей усадьбы.

Для непосвященных царская покупка выглядела особой милостью к бывшим хозяевам, вернее — совсем еще юной, недавно осиротевшей наследнице Конькова Е. Н. Зиновьевой. Под силу ли ей было справиться с огромным хозяйством! Ведь не могла императрица оставить без внимания двоюродную сестру всемогущих братьев Орловых, в свое время давших ей возможность вступить на престол, освободиться от «случайно» убитого во время карточной игры мужа, продолжавших оказывать и другие не менее ценные услуги. Считаное время прошло с того момента, когда Орлов-Чесменский похитил в Италии, принародно, и привез княжну, которую называли Таракановой, а Григорий Орлов выступал в роли спасителя Москвы от чумной эпидемии 1771 года, хотя приехал в старую столицу с немалым опозданием и с самой болезнью толком дела не имел.