– Раз никакого – что ж прибежала?

– Сама не знаю. Испугалась. – Настя вымученно улыбнулась. – Как подумала, что не увижу тебя больше…

– Ты же замуж идешь. Все равно бы больше не увиделись.

– Это другое. Так бы я хоть знала, что ты живой.

Илья нахмурился. Сделал несколько шагов по комнате, запустил пальцы в волосы. Настя, сжавшись на кровати, молча смотрела за него.

– Нас Феска видела, – наконец сказал он. – Думаешь, она молчать будет? Что теперь про тебя цыгане подумают, знаешь? Цыганка перед свадьбой через весь город к другому мчится…

– Не твоя печаль! – резко сказала Настя. – Никак не пойму – что ты так боишься за меня-то? Тебя послушать – так уж большей шлюхи, чем я, и на свете нет.

Ему словно плеснули в лицо кипятком. Илья замер у окна, тяжело опершись обеими руками на подоконник. Глядя на ползущие по мокрым листьям сирени капли, спросил:

– Хоть когда-нибудь простишь меня?

– Иди сюда.

Он медленно подошел. Опустился на колени у кровати, уткнулся лицом в протянутую ему мокрую ладонь.

– Дурак… – низким, чужим голосом сказала Настя. – Боже правый, ну что за дурак…

Он молчал. Только вздрогнул, когда ладонь Насти легла на его голову. С трудом проглотив вставший в горле ком, выговорил:

– Я только четвертого дня узнал… Когда котляре тебя сватали… Что ты… что князь… что ничего… Мне Стешка сказала.

– Знаю. Она и мне сказала. И сказала еще, что ты ко мне под ружьем не придешь. Потому что гордый очень. А я, видишь, не гордая, сама пришла.

– Это не из гордости, – хрипло сказал Илья. – Как бы я к тебе явился… после всего? Пойми ты, я бы со стыда подох…

Настя молчала, гладя его по голове. Чуть погодя тихо сказала:

– Только ты меня теперь пусти, мне домой надо. Через час платье привезти должны.

Илья вскочил. Встал перед Настей, скрестив руки на груди. Сурово сказал:

– Никуда не пойдешь.

– Это почему же… – начала было Настя, но он перебил ее:

– Не пойдешь за котляра, и все! Я сам тебя возьму! Ты мне первому обещала! Думаешь, выпущу тебя? Да кричи хоть в полный голос – никто не услышит! Выдумали – за котляра в табор… Да он по-цыгански-то толком говорить не умеет!

– А ты меня куда повезешь? Не в табор?

– Сравнила тоже – наш табор и ихний…

Илья сел рядом с Настей на смятую постель. Осторожно, еще боясь, обнял ее за плечи. Она сама подалась к нему, и мокрая, тяжелая коса упала в его ладонь. Илья приподнял за подбородок бледное, с закрытыми глазами лицо Насти.

– Любишь меня?

– Люблю.

– Не шутишь?

– Шучу, играю! – сердито сказала она, открывая глаза. Всхлипнув, взялась пальцами за голову. – Как ты мне надоел, Илья… Неужто таборные все такие? И за какой грех мне тебя бог послал? Может быть…

Илья не дал ей договорить. Вскочил и бросил на колени Насти скомканную шаль.

– Идем!

В кухне Феска, склонившись над деревянным корытом, стирала белье. Увидев выходящих из горницы Илью и Настю, выпрямилась, потерла поясницу.

– Что – договорились, голуби?

– Подслушивала, зараза? – пробурчал Илья.

Настя улыбнулась:

– Да… уезжаем.

– Поесть не хотите перед дорогой?

– В таборе поедим. – Илья протянул Феске серебряный рубль. – Ты, ромны, не говори своим. Незачем.

– Без тебя знаю. – Феска подбросила рубль на ладони и, помедлив, вернула Илье. – Лучше жене кольцо купи. Должен же ей от тебя, дурака, хоть какой-то барыш быть.

Настя прыснула. Илья нахмурился было, но Феска уже метнулась в горницу и через минуту вернулась оттуда с шелковым платком. По красному полю рассыпались белые розы.

– Вот повяжись, коль мужняя жена. Не думай, новый.

– Завтра повяжется, – сказал Илья.

Настины скулы порозовели. Она смущенно поклонилась Феске:

– Спасибо, дорогая. Не забуду.

– Счастья вам и детей мешок, – напутствовала Феска, выходя за ними на крыльцо.

Гроза уже ушла, лишь отдаленные раскаты еще ворчали за Новоспасским монастырем да с ветвей яблонь срывались тяжкие капли. Мокрая трава блестела. За церковью был виден рыжий край заходящего солнца.

– До темноты надо успеть, – сказал Илья, выводя Настю за калитку. Осмотрев ее, забеспокоился: – Мокрая вся… Идти неблизко, застынешь еще. Может, вернемся, высушишься?

– Нет! – Настя схватила его за руку. – Я и так дрожу вся! Вдруг отец схватится или Митро? Быстрее, Илья, прошу, быстрей!

– Не боишься в табор-то?..

– Отстань! Боюсь! Всего боюсь. Только не сейчас… После поговорим. Варька-то точно там? – она зашагала впереди, держа его за руку, и Илье поневоле тоже пришлось прибавить ходу.

На непросохшей улице не было прохожих, вечернее солнце отражалось в лужах вдоль тротуаров, разбивалось о кресты церкви, садилось все ниже и ниже. За спиной остались Таганка, обе Гончарные, впереди уже замаячили полосатые столбы заставы, за которыми начиналась дорога. Теперь уже Илья шел впереди, таща за собой запыхавшуюся Настю. Вот они миновали заставу, будку с караульными, вышли на залитую закатным светом дорогу. Красное солнце уже коснулось краем горизонта. Илья, присмотревшись, заметил на дороге маленькую фигурку:

– Смотри – Варька!

– Варька? Ох, хорошо как… – Настя улыбнулась и вдруг высвободила пальцы из руки Ильи.

– Подожди. Попрощаюсь… – и, прежде чем он успел спросить, с кем она собирается прощаться, Настя повернулась к городу, пламенеющему на закате куполами церквей и монастырей, раскинула в стороны руки с зажатыми в них краями платка и крикнула: – Оставайтесь с бого-о-ом!

Звонкий крик пронесся над полем. Из будки выскочил часовой, забранился, застучал винтовкой, а Настя уже, смеясь и размахивая платком, бежала по дороге навстречу Варьке. Илья вздохнул. Украдкой перекрестился и пошел следом.