Саблуков махнул рукой:

– Ну, живо… Приберитесь… Вы! Вон отсюда! Господь услышал мою молитву… Увидишь, жена. Живо! Вон! Все!! Саркиз! Ты чего глазеешь… Вон! – крикнул Саблуков на бойкое существо.

Все бросились из приемных комнат в другой угол дома… Хозяйка, забыв свои сорок пять лет, пустилась рысью в спальню переодеваться в новое шелковое платье. Саблуков, оглядев горницу, чтобы убедиться, все ли в порядке, побежал принимать князя, стоявшего между тем перед своим цугом и беседовавшего с форейтором.

– Пора тебе, лешему, в кучера… – шутил князь ласково. – Ишь, рыло обрастать начало… Давно женат уж небось, собачий сын?

– Как же-с.

– И то… Помню… На Пелагейке, что из Смоленской?

– Никак нет-с, – вмешался Антон. – Она из нашей же, из степной вотчины.

– Вашей родительнице причитается крестницей, – прибавил форейтор.

– Так! Помню. Пелагейка косоглазая, – заговорил князь. – Дети есть…

– Двое было. Да вот учерась третьего Бог послал.

– Ну, меня зови в крестные…

Форейтор встряхнулся в седле от радости и, быстро взяв повода в одну руку, хотел снять шапку. Сытый и бойкий конь рванулся от взмаха руки седока… И весь цуг заколыхался…

– Нишкни! Смирно! – крикнул князь строго. – Смотри, чего натворил. Форейтор в седле что солдат на часах – не токмо шапку ломать, а почесаться не смей… Так ли я сказываю, Антон?

– Истинно, Григорий Лександрыч! – отозвался Антон. – Пуще солдата… Солдат на часах, бывает, пустое место караулит, а тут у фолетора спокой и самая жисть светлейшего князя Потемкина. Да это он с радости сплоховал, а то он у нас первый фолетор в Питере. С ним кучер хоть спать ложись на козлах.

Между тем Саблуков успел уже вернуться из дому и стоял за князем в ожидании. Потемкин приказал своей свите оставаться на дворе и вошел в подъезд.

Хозяйка встретила князя разодетая в гродетуровое платье, которое она надевала только к заутрени в Светлое Христово воскресенье да на рождение мужа. За Саблуковой стояла вновь собравшаяся толпа человек в двадцать пять, чад и домочадцев, и все робко и трепетно взирали на вельможу, готовые от единого слова его и обрадоваться до умарешения, и испугаться насмерть.

Князь ласково поздоровался с хозяйкой, оглянул всех и спросил: что дочка?

– Плохо, родной мой, сказывал сейчас знахарь, что она… кормилец ты мой… – начала было Саблукова, но муж вытаращил на нее глаза, задергал головой и показывал всем своим существом ужас и негодование. Жена поняла, что дело что-то неладно, и смолкла, конфузясь.

– Могу я ее видеть, сударыня?

– Как изволишь, кормилец…

Саблуков, стоя за князем, опять задергал головой и замахал руками.

– Простите, ваша светлость! – вмешался он. – Жена к светскости не приобыкла… Сказывает не в урон вашей чести, а по деревенской привычке…

– И, полно, голубчик! Родной да кормилец – не бранные слова. Идем-ка к дочке.

Пройдя гостиную и коридор в сопровождении хозяев и всей гурьбы домочадцев, князь очутился наконец в маленькой горнице, где у стены на постели лежала молоденькая девушка… Ее предупредили уже, и она, видимо слабая, но потрясенная появлением нежданного гостя, смотрела лихорадочно горящими глазами.

– Ну, касатушка, – подступил князь к кровати. – Ты чем хвораешь… Отвечай по совести и по всей сущей правде. Зазнобилась аль обкушалась?

Девушка молчала и робко озиралась на мать и отца, стоявших позади князя, и на всю толпу, которая влезла в горницу и глазела, притаив дыхание.

Князь сел на кресло около кровати.

– Отвечай мне. Я доктор. И могу тебя в час времени на ноги поставить… Возлюбленного у тебя в крепость посадили. Так?

Бледное лицо Оли вспыхнуло румянцем, глаза блеснули, и она еще испуганнее озиралась.

– Хочешь ты – он будет через двое суток здесь?.. Выпущен… И тогда, если родители согласны, можешь под венец одеваться…

Девушка затрепетала всем телом и так поглядела князю в лицо, что сомнения не было. Она может выздороветь в несколько мгновений.

– Ну вот, бери, красавица… – подал князь больной бумагу, достав из-за обшлага мундира. – Это приказ выпустить из Шлюшина твоего жениха… Смотри же, к его приезду будь на ногах. А будешь лежать да недужиться – я его опять заарестую.

– Нет… нет! – выговорила Оля и быстро села на постели. Глаза ее сияли. – Я сейчас! Сейчас!.. Я здорова!

Князь рассмеялся.

Саблуковы со слезами счастья на глазах бросились целовать его руки. Потемкин отбился от них и, оглянувшись на толпу, глазевшую с порога и из-за растворенных настежь дверей, переглядел все лица. Тут были и крошечные дети, и уже большие девочки и мальчики, и взрослые, и старые няньки. Все они как-то дико уставились на князя и его великолепную одежду.

Князь высунул им язык. Толпа рассмеялась и стала глядеть смелее.

– Брысь!.. – вскрикнул он.

Все расхохотались, попятились, но остались в дверях и за дверями. Князь увидел на маленьком столике около постели большую кружку с водой. В один миг он приподнялся, взял ее и выплеснул веером в толпу домочадцев… Визг, хохот поднялся страшный, но князь встал и запер дверь.

Саблукова, смущаясь, предложила князю «отведать хлеба-соли» и пройти в гостиную, где уже хлопотали давно две женщины. Князь был сыт, но отказаться значило бы обидеть.

– Давайте, хозяюшка… Только уж лучше сюда. Я и есть буду, и на вашу Олюшку поглядывать. Оно и вкусней будет.

Люди внесли в двери уже накрытый стол, заставленный всем тем, что только у хозяев могло найтись в погребе и кладовых – от холодного поросенка в хрене и оладий на патоке до разнокалиберной смоквы и обсахаренной в пучках рябины.

– Не побрезгуйте, ваша светлость… – прошептала Саблукова. – Чем Бог послал…

Князь чувствовал себя настолько сытым, что не знал, как ему отбыть эту повинность гостя у российских хозяев. На его счастье, в числе прочих закусок оказалось его любимое кушанье – соленые рыжики с приправой из выжимок черной смородины.

– А!.. Вот этого я отведаю с отменным удовольствием, – сказал князь, и, проглотив несколько грибов, он вымолвил, оживляясь:

– Диво. Ей-богу, диво! Вот хоть зарежь ты ученого повара, он такое блюдо не выдумает… Что ж вы? Садитесь.

Хозяева, почтительно радуясь, стояли около стола.

– Садитесь. Кушайте… – настаивал князь. – А то встану и уеду… Вот вам Христос – уеду!

Саблуковы, после долгого отнекивания, сели к столу, но есть, конечно, ничего не стали. Князь быстро и охотно очищал тарелочку с рыжиками и стал расспрашивать Саблуковых, каким образом могла начаться та ябеда и тяжба, которая привела всю семью в столицу и чуть было не лишила всего имущества.