«Моей матери», «Ноктюрн», «Песня Вечности», несколько безымянных произведений, а вот еще… «Посвящается Тине». Тине, Тине!

Джоан расплакалась. Она взяла листы, прошла в гостиную, где стояло пианино, и попыталась сыграть мелодию по нотам, но не смогла: слезы застилали глаза, а пальцы не слушались. Тогда она взялась за края листов с намерением разорвать их.

На миг перед глазами возникло лицо Тины, ее серые глаза, печальные и глубокие, как воды озера. Эта девушка ничего не сделала ей, Джоан. Она сама была несчастна. Джоан вдруг поняла, что Тина все знает, — она без сомнения узнала своего возлюбленного на свадебном снимке, узнала и промолчала, пощадив ее чувства. И все из-за Лоренса, из-за Конрада! Что заставило его сменить имя? Может, он совершил преступление? Тогда он у нее в руках, она душу из него вытрясет, если…

— Джоан?!

Она стремительно обернулась, бледная, с исступленным лицом. Лоренс смотрел на нее, стоящую посреди хаоса и разгрома. Но это было ничто по сравнению с тем, что Джоан испытывала в душе, — точно весь мир ее рухнул, и она не могла не то что выбраться из-под обломков, даже вздохнуть.

— Что ты делаешь? — произнес он растерянно и одновременно с угрозой, хотя все и так было очевидно.

— Я все знаю, — хриплым голосом сказала Джоан и откинула волосы со лба.

Лоренс шагнул к ней, и она подняла руки, точно для защиты от удара. Она не успела приготовиться к разговору с ним, и выкрики ее были полубессвязны, как у безумной.

— Лоренс! Конрад О'Рейли! Не подходи ко мне! Ты лгал столько времени, ты не признался даже вчера, почему?! Чья я теперь жена, скажи, чья дочь Мелисса? Ты… ты совершил преступление?!

— Опомнись! — резко крикнул он, и этот возглас немного отрезвил Джоан. — Преступление?! Что ты несешь?!

Умолкнув, она смотрела на него совсем другими глазами.

— Я все объясню, — твердо произнес он.

— Объяснишь… почему лгал? — запинаясь, проговорила Джоан. — И о… Тине Хиггинс?

Лоренс невольно вздрогнул, но, встретив помутневший от горя и растерянности взгляд жены, негромко ответил:

— Да, и о Тине тоже.

Объяснение состоялось через пару часов — к тому времени страсти немного улеглись и супруги смогли говорить относительно спокойно. Джоан собрала с пола бумаги, переоделась и причесалась. Она не строила планов насчет того, как себя держать и что говорить, всецело полагаясь на обстоятельства.

Они сидели в гостиной, в креслах, друг напротив друга, точно за столом переговоров. Верхний свет не зажигали — лица освещались мягким пламенем маленькой лампы.

Они долго и пристально смотрели один на другого, словно ожидали, кто выйдет победителем из этого молчаливого поединка.

Джоан первая опустила глаза, но секунду спустя вскинула их снова.

— Как же мне тебя называть? — с тихим вызовом произнесла она.

— Наверное, так, как привыкла.

Она облегченно вздохнула. Имя Конрада казалось ей пугающим и чужим.

Он начал рассказывать. Речь его была подобна течению реки, воды которой то бурлят, вскипают, кружатся в стремнине, то плавно текут, то летят вниз с высоты, ударяясь об острые камни. Джоан знала: понять истинное настроение Лоренса почти так же невозможно, немыслимо, как уловить движение звезд, но сейчас он был взволнован и, похоже, ничего не пытался скрывать.

Что касается Джоан — она ощущала себя крайне непривычно в ситуации, когда муж вынужден был держать перед нею ответ.

— Почему ты не женился на Тине Хиггинс? — перебила она, чисто по-женски интересуясь в первую очередь именно этим вопросом.

Лоренс помолчал, точно собираясь с мыслями, потом сказал:

— В то время это было трудно сделать. Не знаю, говорила ли тебе Тина о том, что была женой моего отца…

Джоан в изумлении уставилась на мужа, и он слабо улыбнулся в ответ.

— Да, именно так.

— И ты… смог?!

— Да! — жестко произнес он и положил ладонь на обнаженную по локоть руку Джоан. Пальцы его были холодны, и женщина вздрогнула. Неужели от этих воспоминаний в нем не закипает кровь? Значит, всюду один расчет, голый разум?! Она почувствовала, что начинает бояться этого человека.

— У меня с отцом свои счеты. Сейчас речь не об этом.

— А Тина? Ты не любил ее? Почему ты ей не написал?

— Что я мог написать? — сказал он, касаясь лишь последнего вопроса. — Что по-прежнему беден? Позвать к себе? Немыслимо! И вообще, Джоан, не стоит о Тине. Поговорим лучше о нас.

Джоан отчасти даже обрадовалась такому предложению, ибо разговор о Тине неизбежно вызывал у нее муки ревности.

— Я не совершал преступлений, — повторил Конрад, — просто мои планы не удались, и я решил в какой-то степени начать все сначала. Тогда и изменил имя, а до этого… Я оставил Австралию, но за это меня наказала Америка, она дала пинка моей гордости, подкосила надежды. Каждый человек, сознательно или нет, зачисляет себя в определенный разряд людей и мысленно выбирает ступеньку на той гигантской лестнице, где есть место для всех нас. На протяжении жизни самооценка может меняться, но… редко кто думает о себе совсем плохо или, скажем так, хуже, чем о других. Кем считал себя я, Конрад О'Рейли? Человеком, не лишенным достоинств, более того, способным многого добиться. Мой же отец сумел это сделать! Из ирландского голодранца превратился в одного из богатейших людей страны! — Впервые Конрад, пусть косвенно, но признавался в невольном уважении к отцу и желании ему подражать. — Да, я немного отвлекся. Так вот, если мнение окружающих о человеке не совпадает с его собственным — а оно далеко не всегда складывается из оценок других! — это вызывает обиду, возмущение, подавленность, боль… Речь идет не о неприятии критики, а о самооценке личности, о том, каким себя видит человек в зеркале Вселенной. В Австралии я, несмотря ни на что, был О'Рейли и сыном О'Рейли, пусть даже отвергнутым неизвестно за что собственным отцом. А здесь… Началось с того, что я попал в положение мало что пришлого, благодаря своей ирландской фамилии, так еще и человека «с нечистым лицом», цветного! Это мне сразу же дали понять, юг есть юг! Нет, дело не в том, что Америка плохая страна. Страны — они, как и люди, хороши и плохи одновременно, каждая на свой лад. Просто склад нашей души невольно соответствует духу той земли, где ты родился и вырос, и удача сопутствует нам далеко не везде. То, что Америка не моя страна, я понял сразу, но возвращаться было поздно, к тому же я не собирался с порога признавать поражение. Шло время, найти тропинку к желанным высотам не удавалось, и тогда я достал тайный козырь — свои музыкальные сочинения. Уверяю тебя, Джоан, почти каждый греет у сердца нечто, чем, как ему грезится, однажды сумеет поразить мир. Многие так и умирают с этой надеждой… Человек любит такие вещи — игрушки для себя и в то же время оружие против окружающего мира, который чаще всего безжалостно отвергает претензии на исключительность. Не все рискуют вынимать заветные карты, многие предпочитают тешить себя в тишине и покое. Я тоже боялся, но потом, оскорбленный, швырнул их в лицо судьбе, — он вздохнул, — и услышал то, чего, признаться, не ожидал. Я бездарность, моя музыка плоха и никогда не найдет слушателя. Конечно, я слышал, есть люди, которых неудача подстегивает, словно хороший кнут, но я, видимо, не принадлежу к их числу… Я был подавлен, опустошен — задели глубоко личное, точно вырвали и растоптали душу. Долго и сильно переживал, а потом… может быть, отчасти смирился. Более года не прикасался к клавишам и нотной бумаге, даже думать об этом не мог, но по прошествии времени рана постепенно затянулась и что-то вновь неудержимо повлекло меня… Стремление к творчеству бывает сильнее человеческой воли! Я снова стал сочинять, но твердо решил: никто и никогда не узнает об этом. Жилось мне тогда очень плохо — в Америке я нарушил зарок не играть в рулетку, и это, разумеется, ни к чему хорошему не привело: судьбу не переиграешь! Пришлось отдавать долги, в то время я почти голодал… Потом потихоньку выкарабкался, благодаря тому, что понял: главное уметь не «быть», а «казаться» таким, каким хочет видеть тебя, если можно так выразиться, сама жизнь. Да, случалось, я отступал от своих правил и принципов, но… ладно, не будем об этом. Через некоторое время появилась ты, светская девушка, молодая, привлекательная, богатая. Почему ты находила меня необыкновенным? Чем я привлек тебя? Тем, что сразу не дался в руки? Скажу честно: никогда не питал надежды проникнуть в хорошее общество благодаря тебе, это было бы бесполезной попыткой. Я не оттолкнул тебя, потому что был совсем одинок и вообще давно не встречался с женщинами. Нет, Джоан, я имел на это счет свои принципы и хотел ограничиться дружбой, но ты же помнишь, как случилось, что мы…