преимущество более легкого ирландского топора: прежде чем сакс сумел развернуть свое неповоротливое оружие, секира далькассийца ударила, точно разъяренная кобра, — и Этельстан покачнулся, потому что свистящий топор пробил его нагрудник и зацепил ребра. Еще удар, и он рухнул, заливая пол кровью из рассеченного виска.

Теперь путь к Торфелю перекрывал Турлогу только Свейн. Гэл прыгнул вперед, словно пантера, но его опередили. Под взмах меча Свейна стремительной тенью скользнул предводитель темноволосых. Его короткий клинок сверкнул снизу вверх, проникнув под кольчугу… и Турлог оказался с Торфелем наедине.

Торфель не был трусом. Он смеялся, нанося удары, смертельная битва радовала его. А вот на лице Черного Турлога никакого веселья не было и в помине, лишь чудовищная ярость, от которой сводило губы, а глаза были как раскаленные угли, пылающие синим огнем.

Его первый же удар вдребезги разнес Торфелев меч. Молодой предводитель бросился на него, словно тигр, размахивая сломанным клинком. Турлог коротко и зло рассмеялся — зазубренное лезвие все-таки прошлось по его щеке. Стремительно припав к полу, он своим топором попросту отмахнул Торфелю левую ступню. Тот тяжело обрушился на пол, но потом вскинулся на колени, нашаривая кинжал. Его глаза туманила мука.

— Кончай уже, — прохрипел он, — не тяни!

Турлог вновь рассмеялся.

— Ну и где теперь твоя слава и власть? — сказал он северянину. — Ты, готовый силой взять за себя ирландскую принцессу… ты…

Ненависть лишила его дара членораздельной речи. Изо рта вырвался вой взбешенной пантеры, а руки высоко взметнули секиру — и она рассекла северянина от плеча до грудной кости. Еще один удар начисто снес голову. Сжимая в руке этот жуткий трофей, Турлог поспешил к лавке, где лежала Мойра О’Брайен. Священник поддерживал ей голову, пытаясь напоить девушку вином. Взгляд серых глаз, замутненных болью и слабостью, обратился на Турлога, и в них блеснуло смутное узнавание. Кажется, напоследок она даже попыталась улыбнуться ему.

— Мойра, кровиночка моя, — тяжело проговорил изгнанник. — Так уж вышло, что ты умираешь в этом чужом краю… Но птицы с холмов Куллейна оплачут твой уход, и вереск вздохнет оттого, что по нему больше не пробегутся твои ножки… Знай, тебя не забудут! В память о тебе обагрятся секиры, будут гореть корабли и рушиться укрепленные города. И, дабы твой дух не отправился безутешным в царство Тир-на-н-Оге, гляди — вот он, знак отмщения!

И он показал ей голову Торфеля, с которой еще капала кровь.

— Во имя Господа, сын мой! — дрожащим от ужаса голосом сказал ему священник. — Что ты творишь! Хватит непотребств в присутствии… разве ты не видишь, что она умерла? Пусть Господь в своем неизреченном милосердии помилует эту душу! Бедная девочка наложила на себя руки, но по крайней мере она умерла, как и жила — в чистоте и невинности!

Турлог опустил к полу топор и склонил голову. Безумный огонь дотла выгорел в его душе. Осталась только тьма и печаль, напоенная ощущением усталости и тщеты. Потом он обратил внимание, какая тишина воцарилась в разгромленном чертоге. Даже раненые не стонали — над покалеченными северянами успели потрудиться кинжалы смуглых маленьких воинов. Уцелевшие коротышки собрались кругом Темного Человека, стоявшего на столе. Священник тихо молился над телом умершей девушки и перебирал четки. Дальнюю стену зала понемногу охватывал огонь, но пожар никто не торопился тушить. Потом из кучи мертвецов, громоздившейся на полу, выпутался кто-то громадный. Это был сакс Этельстан; добивая раненых, дикари его каким-то образом пропустили. Откинувшись к стене, он неуверенно озирался. Из ран, нанесенных топором Турлога, текла кровь.

Гэл подошел к нему и хмуро проговорил:

— Мне не за что ненавидеть тебя, сакс. Однако кровь призывает кровь: ты должен умереть.

Этельстан молча посмотрел на него. Большие серые глаза смотрели серьезно и без страха. Он сам был сущим варваром — скорее язычником, нежели христианином, — и прекрасно понимал, что такое кровная месть. Турлог поднял топор, но в это время между ними, раскидывая худые руки, бросился священник.

— Хватит убийств! Именем Божиим повелеваю тебе — остановись! Силы Небесные, да неужто в эту страшную ночь пролилось еще недостаточно крови? Во имя Всевышнего — оставь мне этого человека!

Турлог опустил топор.

— Забирай, он твой, — сказал он священнику. — Не то чтобы я так уж боялся твоего проклятия или уважал твою веру… Просто ты показал себя мужиком. И, как мог, постарался ради маленькой Мойры…

Тут его сзади тронули за руку, и Турлог оглянулся. Перед ним, глядя бездонными черными глазами, стоял вождь темноволосых.

— Ты вообще кто? — спросил его гэл. Правду сказать, от усталости он не ощущал даже любопытства.

— Я Брогар, — прозвучало в ответ. — Вождь пиктов, о Друг Темного Человека.

Турлог спросил:

— Почему ты так меня называешь?

— Потому что Он отправился в плавание на носу твоей лодки и вывел тебя к Хелни сквозь снежную непогоду. А потом спас тебе жизнь, сломав длинный меч того датского воина.

Турлог покосился на хмурое изваяние, и ему в который раз померещился человеческий — или, скорее уж, сверхчеловеческий — разум, мерцавший во взоре каменных глаз. И уже не верилось, что всего лишь случайность притянула к статуе меч Тостига, занесенный для смертельного удара.

— Что он такое? — спросил гэл.

— Это единственный бог, который у нас остался, — торжественно проговорил пикт. — Это прижизненный образ нашего величайшего короля — Брана Мак Морна. Того, кто сумел собрать готовые оборваться нити пиктских племен и выплести из них могучее племя. Того, кто сумел отбросить бриттов и северян и сокрушить римские легионы. Это было много столетий назад… Мудрый колдун изваял эту статую во дни жизни и правления великого Морни, а когда тот погиб в последнем великом бою, изваяние приняло его дух. Теперь это — наш бог.

Много веков назад — прежде датчан, прежде гэлов, бриттов и даже римлян — мы повелевали западными островами. Тянулись к солнцу круги камней, которые мы возвели. Мы обрабатывали кремень, выделывали кожи и были счастливы. Потом пришли кельты и оттеснили нас в дикие земли, забрав себе юг. Но и на севере мы выжили, став только сильней. Затем Рим подчинил бриттов и навалился на нас. Но среди нас поднялся Бран Мак Морн — кровный наследник Брула Копьеметателя, друга Кулла, короля Валузии, что правил за много тысячелетий до того, как океан поглотил Атлантиду. Бран стал королем всего Каледона. Он сломил железную мощь римского войска, и разбитые легионы в страхе откатились на юг, за свою стену.

Когда Бран Мак Морн пал в бою, у нас снова начались усобицы. Опять пришли кельты и на