За эти годы Юхан получил десятки тысяч писем, единственным содержанием которых было лучше или хуже сформулированное восхищение. Ах, какой вы красавец, господин статс-министр! В прессе чуть не каждая политическая подборка начиналась упоминанием его магического взгляда. Юхан-завоеватель, Юхан-соблазнитель.

Если бы ты не был так чертовски красив, часто повторяла Эми. В ее устах это звучало как обвинение: такого красавца ни одной женщине не удастся сохранить только для себя. Не думаю, что тебе когда-либо приходилось прилагать усилия, чтобы завоевать женщину.

А он и не прилагал, пока она его не вынудила. И все эти годы пытался себя уговорить, что если кто и проиграл от разрыва, то это она, что ей никогда не удастся найти мужчину, которого можно было бы сравнить с ним, с Юханом. Пытался уговорить – и не уговорил. Рана осталась.

Но урок выучил.

Он и сам понимал – в универсальной идее, на которой он выстроил политическую карьеру, полно дыр. Здоровый образ жизни, который символизировал его собственный облик, мог, возможно, отдалить смерть, но он обеднял жизнь, высасывал из нее все соки. Часы в фитнес-зале – сплошь и рядом потерянные часы. Люди могли бы провести эти часы дома и попытаться спасти пошатнувшиеся семейные отношения. Сколько пакетиков с субботними карамельками недополучили дети? Взамен им обещают долгую жизнь… а нужна ли им она, эта долгая жизнь? Отсутствие смерти – еще не жизнь.

А ведь именно на этом он и выиграл выборы. Политическая борьба в обществе, где главной пружиной жизни является нехитрый принцип “показать и показаться”? Смешно. Иногда он вглядывался в толпу, скандирующую “Ю-ХАН, Ю-ХАН”, и ему чудилась бездна. Эти возгласы с гулким механическим эхом… будто работает маховик огромной паровой машины. У-у-хха, у-у-хха…

Он открыл дверь и слишком долго держал ее открытой. Созданный им Франкенштейн сбежал и теперь живет собственной жизнью. Наедине с собой надо быть честным… Как говорил Хо-Ко, ты забрался слишком глубоко, Юхан. Дна уже нет, нужен кто-то, кто вытащил бы тебя за волосы.

Небо медленно теряло цвет, стало белесым, как створоженное молоко. Ему представилось чудище в смокинге, облизывающее лапы, уже почуявшее запах крови. Смокинг лопнул на спине, ноздри раздуваются.

Праздник летнего солнцестояния в “Глобене” начнется с минуты на минуту.

Баранка “ауди” обита дорогой кожей, а руки все равно вспотели. Из ворот “Глобена” выехал предпоследний грузовик.

– Глазам своим не верю, – в десятый раз пробормотал Стальберг.

После того как “Глобен” всосал в себя последние сотни людей, пулитцеровский лауреат вообще не произнес ни слова. Разве что время от времени повторял:

– Глазам своим не верю.

Днем Ландон стоял рядом с ним на террасе на крыше и наблюдал, как змеится толпа толстяков у входа. Люди исчезали за дверями. Ни один человек не вышел обратно.

Прошло много часов.

В начале третьего ночи на Аренавеген въехала колонна грузовиков-скотовозов. Ландон сбегал вниз в туалет, а когда вернулся, Стальберг не поверил своим глазам в очередной раз.

Стальберг не верил, а Ландон очень даже верил. Поэтому и сомневался… а если начистоту, не просто сомневался. Его терзали страхи. Не так легко уйти от Юхана Сверда. Большинство не имеют даже шанса. Он такой шанс получил, а теперь собирается испытывать судьбу повторно.

Стальберг, очевидно, заметил его состояние.

– Не волнуйтесь. Мы вернемся сразу, как только получим то, что нужно. Я сделаю несколько снимков, и все. Разворачиваемся и уезжаем.

Оказывается, Ландон сидел и сжимал руль с такой силой, что онемели пальцы. Ног вообще не чувствовал. Хотел ответить, но не смог.

– Только сделаю пару кадров, – повторил Стальберг.

Его низкий голос казался странным, как при замедленном воспроизведении.

– Мы-у… нии-чего-у… бе-ез доу-куументов не до-ка-ажем…

Ландон судорожно вздохнул и с трудом оторвал правую руку от руля. Его начала бить дрожь.

– Ландон?

– Да… – Он несколько раз кивнул и повторил: – Да.

Ключ в замок попал с третьей попытки.

– Не волнуйтесь, Ландон… не волнуйтесь.

– Простите…

Машина тронулась, набирая скорость.

– Можно подумать… – загадочно произнес Стальберг.

Ландон так и не понял, что он хотел сказать.

У входа в “Глобен” по-прежнему стоят три полицейские машины. Когда они увидели с террасы, как выезжает четвертый грузовик, поспешно спустились на парковку – решено было следовать за пятым.

– А вы видели… – начал было Ландон, но оборвал фразу на полуслове. Очередная зеленая фура выехала на Аренавеген.

Пятая.

Оба – и Ландон, и Стальберг – затаили дыхание.

Они видели, как тысячи людей входили в “Глобен” шестнадцать часов назад. Ни один из них не вышел обратно.

Ландон посмотрел на датчик топлива. Полный бак. Заправка, наверное, единственный продуманный шаг в подготовке их безумного предприятия. И не потому что Ландон не приготовился к особо дальнему путешествию. Он был почти уверен: профессор не удовлетворится парой фотографий, сделанных перед очередным свинарником. Он прекрасно понимал журналистские амбиции Стальберга: тот потребует, чтобы они сопровождали скотовозы до конечной цели.

До бойни.

А может, ему захочется задокументировать расчлененные трупы? Может, именно таковы требования “Нью-Йорк таймс”, чтобы поместить материал на первой странице?

Без расчлененки не напечатаем.

Пора.

Фура свернула на шоссе. Стальберг открыл большой кофр и достал нужный объектив.

Оба молчали. Ландон не делал никаких попыток возобновить разговор. После того как захлопнулись входные двери “Глобена”, и тому и другому нормальная беседа казалась невозможной. Как, скажем, если бы они смотрели на искореженные обломки рухнувшего пассажирского самолета.

Через час на дисплее выскочили членистые голубые цифры. 3:30. Самая короткая ночь года заметно светлела, словно с востока подливали молоко в и без того негустую синеву. Через несколько секунд скотовоз свернул на узкую лесную дорогу.

Ландон притормозил и указал на щит:

– Ферма Вальбру. Принадлежит концерну “Шведская свинина”. Надеюсь, понимаете масштаб.

Стальберг опустил стекло, сфотографировал щит и показал на другую сторону шоссе, где виднелся темный хутор:

– Можем поставить машину и вернуться пешком.

Ландон, подумав, согласился. В сотне метров от ворот свернул и прямо по полю доехал до рощицы.

Они вышли из машины и осмотрелись. С дороги машину наверняка не видно, а вот с хутора…