– Почему форма одежды не однообразна?

– Товарищ полковник, понимаете… – попытался что-то ответить ротный.

– Переодеть. Повторное построение через час. Ротный что-то шепнул ему на ухо. Полковник удивленно поднял седые брови.

– Повторное построение через два часа.

Нас распустили по казармам. В то, что за два часа нас можно переодеть, верилось с трудом. Но нет ничего невозможного для людей, говорил мой друг Гораций. Имея в виду, конечно же, людей военных.

Через час старшина привез откуда-то полторы сотни комплектов «афганки». Еще через час мы стояли на плацу. В одинаковой военной форме вид у нас уже не был столь лихим, скорее более удручающим.

– А почему у офицеров нет погон?

Ротный снова склонился над ухом полковника.

– Хорошо, но знаки различия-то у них должны быть! Звездочки, эмблемы. Советский офицер должен…

Дальнейшее было полным бредом…

Еще через час мы стояли на плацу со звездочками на обмундировании. Дедушку заинтересовали наши РД (десантные рюкзаки). Возможно, надеялся найти там что-нибудь запрещенное? Непристойные картинки, карты или бутылки с огненной водой. Увы, к рюкзакам были приторочены спальные мешки, плащ-палатки и маскировочные сетки. В мешках полуторалитровые фляги с водой и боеприпасы. Патроны, гранаты, мины МОН-50 или ОЗМ-72. Очень много патронов. Мотки веревок. Запасные аккумуляторы к радиостанциям. Наши рюкзаки очень быстро стали дедушке совсем неинтересны.

Обращаясь к ротному, он произнес, возможно, свою любимую фразу:

– А сейчас я хочу посмотреть, как они пройдут торжественным маршем.

Мало ли что он хочет! Я вот тоже, например, хочу… Но я же не прошу мне это показывать. И все-таки жалко, что я не полковник. Нет, даже полковником я бы этого не попросил.

– Имущество оставить на месте. Приготовиться к прохождению торжественным маршем. – В голосе ротного тоже не слышится особого оптимизма. Видимо, Дмитрий Иванович догадывается, что после нашего прохождения прозвучит команда полковника: «Рота, направо. В Сибирь шагом марш!» Как в старые добрые времена. Времена декабристов.

Мы прошли торжественным маршем. Надо было видеть, как сморщился при нашем прохождении от досады дедушка-полковник. Я бы на его месте лопнул от злости. Но каждый из нас, к сожалению, был на своем месте. Дедушка-полковник, стоящий на своем месте скомандовал:

– А теперь прохождение с песней.

Дед начинал нам всем положительно нравиться. Своей неугомонностью. Он всех нас уже достал. Но, как известно, колхоз – дело добровольное. Хочешь, иди в колхоз. А не хочешь, поедешь в Сибирь. Эх, с каким удовольствием мы махнули бы сейчас в Сибирь. Да кто ж нас отпустит! Но хоть попугайте нас Родиной. Мы хоть помечтаем немного.

Наше прохождение с песней можно было смотреть только со слезами на глазах. «Это стон у нас песней зовется…» Мы исполнили самую красивую строевую песню. Которую знали. «Сару Барабу» из репертуара группы «Секрет». На три голоса. Это надо было слышать!

Мы простояли на плацу почти целый день. Под теплым весенним солнышком. Откровенно валяли дурака. Ждали, когда же дедушка взорвется негодованием. Сорвется на крик. Но дедушка оказался тот еще перец! Он словно и не замечал нашего откровенного пофигизма. Удивительно, но самим нам это бессмысленное многочасовое стояние на плацу совсем не показалось утомительным. Нам пытались доказать, что мы бездельники, тунеядцы и разгильдяи. Так это ж не теорема, чтобы ее доказывать. Это аксиома! Мы это и так прекрасно знали. Но дедушкино упорство все равно вызывало восхищение. А когда на прощание он неожиданно для всех еще и погрозил нам своим маленьким крючковатым пальцем, мы чуть было ему не зааплодировали. Просто потрясающий дед!

Нас побрили, переодели, украсили знаками различия. Многие тогда впервые узнали, что Толя Саркарда – капитан, связист Гриша Катушкин – старший лейтенант. Саркарда – кличка. На пушту означает «атаман». Катушкин тоже кличка. На русский не переводится. Очень распространенная среди связистов кличка. Единственное, мы надеялись, что в таком виде нас не погонят на какие-нибудь очередные боевые действия. В таком виде мы могли распугать всех духов. А этого делать было никак нельзя. Напуганные духи могли порубать нас в капусту.

На боевые нас не погнали. В тот же вечер дедушка-полковник улетел в Союз. Наш ангел-хранитель. Мы готовы были на него молиться. Теперь мы обожали строевые смотры. Прохождения торжественным маршем и с песней казались нам безумно красивыми. А не просто безумными. Мы понимали, что за всем этим был тайный смысл. По тому что через два дня после этого в афганском развед центре офицеры ХАД (афганской госбезопасности) арестовали одного майора. Он сливал духам информацию о нашей роте. Вычислили его наши контрразведчи ки. Мы готовы были носить их на руках. Но до сих пор у нас сохранилась твердая уверенность, что если бы не приезд этого дедушки, не строевой смотр и наша строевая подготовка, они бы его не нашли никогда. Мы были в этом просто уверены.

С тех пор у ротного в канцелярии на самом видном месте лежал Строевой Устав. Вместо Библии или Корана. Чтобы отгонять злых духов, нехороших майоров и вражеских шпионов от нашей роты. Строевых смотров и прохождений торжественным маршем больше не было. Мы об этом не жалели. Зато ребята воспрянули духом. Теперь можно было работать.

На следующий день после строевого смотра ребята из полка привезли мне письмо от Натальи Ивановны Левиной. В школьные годы мы с Лешкой Пересыпкиным, моим одноклассником, занимались в театральной студии. Наталья Ивановна была нашим режиссером.

Здравствуй, Сережа!

Очень благодарна тебе за мартовское поздравление и очень извиняюсь за столь долгое молчание, да мне кажется, что ты уже ко мне привык (хотя привычка не очень хорошая). Оправдываться не буду, незачем. Перейду к делу. Твои стихи я давала читать многим людям. Мнения очень противоречивые, но по одному пункту сходятся, совпадают, – это в том, что тебе не очень удается ярко выразить свое отношение к действительности, а оно возникнет в том случае, если в тебе накопятся чувства, как говорится, польются через край и заставят тебя поэтизировать на ту тему, которая в данный момент тебя очень волновала и тревожила. У тебя есть в стихах такие чувства, но, извини за такое слово, сухие, несколько черствые, а ведь поэзия – это музыка. А музыка имеет очень драгоценное свойство – воздействовать не столько на ум, сколько на душу, на сердце и возникать в результате излияния души.

Для примера возьму стихотворение «Последняя атака». Ты, Сережа, пытался себя поставить на место тех солдат, которые в сороковых годах шли к Победе. Пытался себя поставить и якобы от имени Сергея Карпова все описать, что чувствовалось Сережей в то время. Но зачем? Зачем ты это делаешь? Ведь это будет только информативным и уже избитым вымыслом, который звучит в стихах других поэтов-фронтовиков. Они воевали, и они все это прочувствовали. А ты не воевал, и тебе не верим. А вот о том, как ты, сегодняшний Сережа Карпов, смотришь на поступки ребят сороковых годов, чем они дороги или немилы, какое чувство они вызывают у тебя – чувство гордости за них и их поступки или горечи.