Но он промолчал и крепче прижал к себе Ольгу, ибо, поворачиваясь, заметил профили Жюльена и Клариссы.

Она танцевала, прижавшись к Жюльену, и ей казалось, что она прикасается к электрическому проводу высокого напряжения. Короткое замыкание превратилось бы для них в обновляющий удар молнии, способный сделать их счастливыми, несчастливыми, чужими. Жизнь была какой угодно, только не монотонной, и время, которое оставалось прожить – и казавшееся беспредельным еще неделю назад, – теперь, когда она собиралась его разделить с мужчиной, который ее желал, представлялось до ужаса коротким. Ведь ей предстояло показать Жюльену все пейзажи, все картины, дать ему послушать всю музыку, рассказать ему все истории, хранящиеся в закоулках ее памяти, о своем детстве, о своих духовных интересах, о своей чувственной жизни, о своем одиночестве. И ей показалось, что у нее не хватит времени рассказать все о своей жизни, какой бы она ни была заурядной, а вплоть до настоящего момента она считала ее безнадежно заурядной, и теперь, благодаря взгляду Жюльена, его желанию ее понять, ее принять со всеми ее воспоминаниями, ставшей настоящей жизнью, переполненной смешными происшествиями, странностями и грустными событиями, и все только потому, что у Клариссы появилось желание рассказать о ней кому-то другому. Этот мужчина, который держал ее в объятиях и дрожал, предчувствуя наслаждение и немного этого стыдясь, этот мужчина не только преподнес ей настоящее, не только пообещал будущее, но и отдал ей прошлое, сверкающее, живое, такое, которого она больше не будет стыдиться. Она импульсивно прижалась к нему, а он тихонько застонал ей прямо в ухо и пробормотал: «Нет, я тебя умоляю», прежде чем отступить на шаг, а она рассмеялась над его виноватым видом.

Время шло своим чередом. Эдма пошла танцевать пасодобль с Чарли. Даже капитан Элледок задумался, а не выйти ли и ему на танцплощадку, поддавшись уговорам Эдмы. Пары формировались и распадались независимо от того, кто с кем поднялся на борт «Нарцисса», и вдруг в музыкальной паузе резко прозвучал голос Ольги, отсутствовавшей перед этим минут десять.

– Мне хотелось бы знать, – воскликнула она звенящим голосом, – кто рылся у меня в шкафу! В моих вещах!

Воцарилась мертвая тишина, затем изо всех углов понеслось: «Как так?», «Что вы такое говорите?», «Это какая-то ерунда!», а танцоры недоверчиво смотрели друг на друга.

– Моя дорогая Ольга, все время кто-то уходил и приходил, – заявила Эдма, – за исключением меня. Когда я танцую, то танцую до рассвета. Что вы хотите сказать? У вас что-нибудь взяли? Деньги? Золото? Украшения? Все это представляется мне просто невероятным… Не так ли, капитан? Послушайте, Ольга! Так что же все-таки у вас взяли, моя дорогая? Люди не поднимают шума из-за пачки сигарет…

– У меня ничего не взяли, – заявила Ольга, побелев от гнева, отчего сразу же сделалась некрасивой, что лишний раз отметила Эдма. – Но у меня что-то искали. Кто-то совал нос в мои вещи… А я нахожу это отвратительным… Я не вынесу подобного бесчестья…

Голос ее поднялся до визга. И недовольная Эдма одним толчком усадила Ольгу в кресло, а затем дала ей выпить коньяку, чтобы привести в чувство.

– Но что у вас искали? – спросила Эдма с некоторой долей раздражения. – Есть у вас хотя бы малейшее представление о том, что можно было искать у вас?

– Да, – проговорила Ольга, опустив глазки. – И даже кто был этот человек… – продолжала она, подняв голову и уставившись на Симона.

Лицо у него было надутым и сердитым. Он пожал плечами и отвел взгляд.

– Но, может быть, – заколебалась Эдма, – это тогда дело сугубо частное?.. Если вы полагаете, что это Симон, то, может быть, вы избавите нас от этих семейных сцен, дорогая моя Ольга?.. Что, Симон отобрал у вас контракт? И вы его нашли в унитазе разорванным на мелкие клочки? И вы больше не будете героиней его ближайшего фильма?

– Этот «кто-то» искал грязные улики, чтобы оказывать на меня давление, – многозначительно проговорила Ольга, отчего, ко всеобщему изумлению, Арман Боте-Лебреш разразился смехом.

Начался этот смех с легкого вскрика, отчего все собравшиеся подскочили, за коим последовало столь же легкое ржание, воспроизводившее обычное ржание его жены. Ольга же продолжала, казалось, не замечая этого бестактного вмешательства.

– Этот «кто-то», само собой разумеется, слишком труслив, чтобы сознаться, но я бы предпочла, чтобы он сделал это на людях. Надо, чтобы каждый знал, чего стоит благовоспитанность и элегантность этого человека…

– И все же улики какого рода? – воскликнула Эдма Боте-Лебреш, внезапно выведенная из себя зыбкостью этих обвинений, а также дурацким смехом своего супруга, примеру которого, похоже, собирался последовать Чарли.

– Доказательства моей неверности! – воскликнула Ольга. – Вот что искали и вот чего не нашли! Я, наверное, пришла слишком рано, и следы замести не успели… И я нахожу все это отвратительным… отвратительным! – перешла она вновь на крик, отчего повизгиванья «сахарного короля» стали еще пронзительнее.

Кларисса, опершись о столик, за которым наподобие статуи Правосудия восседала Ольга, с самого начала этого скандала не сводила взгляда с Симона, и он показался ей похудевшим, постаревшим, растерянным и каким-то подавленным. Она взглянула на него свежим взглядом, и он ей напомнил ее саму, Клариссу, такой, какой она поднялась на борт восемь дней назад; ее саму, Клариссу, которая с торжеством сойдет с корабля точно так же, как он, Симон, на него взошел, влюбленный и считавший себя любимым. Клариссе показалось, что это она украла у Симона его добродушную уверенность в себе, что она обязана возместить нанесенный ему ущерб. Она видела, как старается Ольга его унизить, но не понимала причин подобной гнусности и подобной жестокости. И тут присущая ей с детства жалость к хромым собакам, пожилым дамам, одиноко сидящим на скамейках, грустным детям и вообще ко всем несчастненьким захлестнула ее, и она, к собственному величайшему удивлению, услышала, как ее уста произносят ту единственную фразу, которая могла помочь Симону.

– Это я, – проговорила она тихо и тем самым произвела эффект разорвавшейся бомбы.

– Вы?.. – переспросила Ольга.

И она поднялась, с растрепанными волосами, «с видом медузы», подумала Кларисса, отступая назад из опасения, что Ольга ее ударит.

– Да, я, – поспешно ответила она. – Я ревнива и искала письмо от Эрика.

Среди невероятнейшего шума, гама и галдежа, последовавших за этим заявлением, Кларисса проследовала мимо свидетелей скандала, по пути сжала руку Жюльену, который, глядя на нее во все глаза, улыбнулся ей в ответ, и ускользнула к себе в каюту. Там она рухнула на кушетку и закрыла глаза со странным ощущением триумфа. Пару раз она попробовала воспроизвести нелепый смех Армана Боте-Лебреша и после этих неудачных попыток заснула как убитая, до прихода Эрика.

За уходом Клариссы последовал настоящий скандал. Слышны были обрывки фраз, мало сочетавшихся с Верди и Шостаковичем.

– Что она собиралась делать в моей каюте? – восклицала Ольга в скорбном исступлении.