— Откуда у тебя, Карлыч, такая привязанность к старому строю? Что он тебе дал? Титул, который не стоит и ломаного гроша?

Отс подпер рукой подбородок, задумался.

— Да, Гриша, ты прав. Если быть реалистом, то, конечно, тот строй мне лично ничего реального не дал. Я часто думаю: а что было бы со мной, если б Ленин не опрокинул царскую Россию? И представь себе, мне порой кажется — могло быть то же самое, что и сейчас. Я вышел бы из армии великовозрастным штабс-капитаном. У меня ни поместья, ни капитала, ни славы. Один титул и тот ставший архаизмом. Куда податься? Пришлось бы ехать в Сибирь, селиться на вольных землях, заводить свое хозяйство или стать чиновником, зарабатывать свои сто целковых и растягивать их каждый месяц на тридцать дней жизни… Все это так. Но, друзья, было бы то, что выше всех иных благ, — сознание, что ты кость общества, его цвет, его душа. Ты не на дне жизни, а на ее поверхности, и тобой не повелевают, ты не прячешься. Вот в чем трагедия, вот в чем ужас…

— Вот это главное. Вот в этом ты прав, Кристап Карлыч, — одобрительно закивал Ведерников. — Но из каждой трагедии есть два выхода: один — молчаливое страдание и гибель, второй — действие, действие и успех, победа!

— Да ведь хорошо, если знаешь, как, в каком направлении действовать, — заметил Отс, вопросительно поглядывая на Ведерникова.

С ожиданием посмотрел на него и Кибальников.

— Надо менять шкуру, Кристап Карлыч! — пристукнув кулаком по своему колену, воскликнул Ведерников. — И чем быстрее, тем лучше! И оттого-то ненавистны мне твои рассуждения о прошлом, о своих званиях и чинах. Что было, то прошло. Лить слезы о былом — удел старух.

Нам же не к лицу сидеть сложа руки и вздыхать. Нам нужно рваться вперед! А это значит — идти в партию, влезать в государственный аппарат, занимать командные посты. В партии борются разные силы. Ленинцы — эти за индустриализацию, за колхозы, за превращение России в независимое от других стран государство. Но, слава богу, ленинцы не одни. Есть еще, как называют их, оппортунисты, уклонисты — «левые», «правые», их сам черт не разберет! Эти, всерьез говоря, льют воду на нашу мельницу. Их курс подходит нам: сотрудничество с иностранным капиталом, концессии и займы, не спешить с индустриализацией, деревню не перекраивать с ног до головы. А колхозы — это дело как повернешь. Можно ведь и так вот, как у вас, вывеска колхозная, а жизнь прежняя, практически единоличная, построенная в главном на интересе крепкого хозяина. И учтите: борьба идет жестокая. Правда, ленинцы пока перебарывают, но может случиться, что и ненадолго. Войной снова припахивает. А уже если мировой капитализм затеет новую битву, он не станет ее вести ради превращения России в индустриально-колхозную державу, как теперь пишут в газетах. Загранице Россия нужна покорная, бессильная, без больших самостоятельных целей.

— Политик ты стал, Гриша! И какой политик! — восторженно сказал Кибальников.

— Ты смотри, Гриша, после твоих слов и я прозреваю, будто щенок какой, — сдержанно, с печальной улыбкой добавил Отс.

Ведерникову польстили эти признания. Он выпрямился, раздвинул плечи, искорка откровенного превосходства над друзьями сверкнула в его глазах.

— И вот вам первый совет, — продолжал Ведерников, — уходите с хуторов! Нельзя вечно прозябать тут, в этой дыре! Подумайте, кому нужна эта жертва и во имя чего! Я предоставлю вам ответственные посты, хорошую зарплату, городские квартиры. Мне всюду нужны свои люди. Подумаем о вашем вступлении в партию. Вы поймите, чем нас больше в ней, тем мы сильнее…

— Ну а как же быть с прошлым?! — не без удивления спросил Отс.

— А какое, собственно говоря, у вас прошлое?! — с серьезной наивностью воскликнул Ведерников и, в упор посмотрев на Отса и Кибальникова, сидевших в состоянии крайнего напряжения, убежденным тоном продолжал: — Ну, правда, ваше происхождение не пролетарское, но ведь происхождение само по себе еще ничего не решает. Да, вы служили в царской армии, но в ней были миллионы, в том числе и пролетарии. Зато когда началась Гражданская война, вы хотя и не сразу, но решительно встали на революционные позиции. Из Томска вы, группа офицеров, дезертировали в Нарымский край, покинув ненавистную службу у генерала Пепеляева.

— А жизнь на заимке Исаева? — нетерпеливо спросил Отс.

— Была такая жизнь. Вы пробивались через верховья Васюгана в жилые места, чтобы отдать себя в распоряжение командования Красной Армии. Остановившись по пути к этой цели у Исаева, вы увидели, что его заимка — это база контрреволюции, и вы уничтожили эту базу, уничтожили начисто поджогом всей усадьбы.

Кибальников и Отс смущенно переглянулись, не зная еще, как отнестись к тому, что говорил Ведерников.

— Ну а расстрел партячейки коммуны? — тихо, вполголоса спросил Кибальников.

— Чистое совпадение! С партячейкой расправились остяки, которые считали, что коммуна покушается на все их угодья. Это ведь еще версия полковника Касьянова. Но таков и наш общий взгляд на события тех лет. И если этот взгляд будет действительно общим — все иное недоказуемо!

— И верно, Гриша, — сказал Кибальников, — есть что-то обволакивающее в твоих словах. Вначале ложь удивила меня, но вот прошло несколько минут, и я стал сживаться с ней. Когда пройдут месяцы и годы, выдуманное покажется таким же естественным, правдивым, как и пережитое.

— Счастливые вы люди! А мне все еще как-то не по себе! — сознался Отс.

— Может быть, Кристап Карлыч, побежишь каяться?! — Ведерников взглянул на Отса глазами, полными презрения.

— Привыкну, Гриша! Прости! — виновато сказал он.

— Надо не привыкнуть, а поверить, — твердо и требовательно отчеканил Ведерников.

— Ты сильный человек, Гриша! Ты призван свершить что-то значительное. Я всегда восхищался тобой. Помню твой приезд из коммуны. Мы с Алексеичем ждали, что ты привезешь стратегию и тактику наших действий, а ты привез любовь. Ах, как ты тогда и рассердил, и порадовал, и удивил меня. Вот это характер!

— Я отнес тогда этот поступок на счет его храбрости и молодости. Но теперь, как и ты, Кристап Карлыч, вижу в этом натуру крупного человека.

Кибальников и Отс не хитрили: Ведерников изумлял их своей энергией и устремленностью.

— А второе, что я должен вам сообщить, — как бы продолжая прерванный разговор, сказал Ведерников, — не порадует вас. Внучка Порфирия Игнатьевича жива-здорова. Помните, звали ее Надюшкой. Иногда она таскала нам на заимку еду.

— Ну как же не помнить?! — воскликнул Кибальников.

— И я ее отлично помню, — подтвердил Отс.

— Живет! И ни от кого столько беды не может быть, сколько от нее. Встретил я ее в Каргасоке. И порадел ей немножко, поскольку деда ее отправили все-таки на тот свет, — усмехнулся Ведерников.

— Неужели загубил?! — с испугом спросил Отс.

— Ну зачем же, Кристап Карлыч, так плохо думать обо мне? Просто попросил одного человека послать ее подальше, на Тым, чтоб она поменьше с людьми общалась.