— Почему же она не пришла в полицию и не рассказала всё, что знает? — недоуменно протянул Родик.

— Как ты себе это представляешь? Нет, мой друг, дело полиции ловить таких как Барыгина и её братец, а у Ольги свой фронт работ. Каждый должен заниматься своим делом, кесарю кесарево, слесарю слесарево.

— Ну да, да, ты прав, — согласился Родион. — Приди она с таким рассказом к нам, её тут же на пряжку увезли бы.

— Может ей там самое место? — с желчью выдавила Света, сверля Дениса ненавидящим взглядом.

— Да что с тобой такое, Светка?! — вскричал Родион. — Что она тебе плохого сделала?

— Из-за таких, как она, люди теряют близких. Эти твари несут хаос и смуту!

— Хаос и смута — это то, в чём мы живем последние семь тысяч лет.

— Тоже мне пророк выискался.

— Не пророк, Свет, а просто человек решившийся поверить в то, что всегда пугало.

— И во что же это?

— Да в то, что мир гораздо сложнее, в нем всё взаимосвязано, и нет ничего отдельного. Нет конкретно тебя или меня, есть просто мы — люди, нуждающиеся в помощи. Семь тысяч лет человечество блуждало по жизни с завязанными глазами, спотыкаясь на каждом шагу, даже не имея возможности рассмотреть то, что являлось препятствием. И вот теперь некоторые из нас начинают прозревать, и понимать, что поодиночке нам не выжить, а это значит, нужно помочь и другим. Я видел странных людей: заморыша-студента, который был сильнее духом и мудрее своих «крутых» одногруппников, слесаря, что не стыдился быть ржавой гайкой, поддерживающей ценный винт на своём месте, успешного врача, прислушивающегося к словам странной девушки. Все эти люди объединились ради одной цели — помочь таким, как мы.

— Мне не нужна помощь религиозных фанатиков, — с презрением заявила Света, — я видела, чем она оборачивается.

Она встала из-за стола, демонстративно отряхнула юбку и, задрав свой курносый нос, прошествовала по коридору.

— Ты идёшь? — недовольно спросила она замешкавшегося Родиона.

Денис встретил растерянный взгляд друга и кивнул.

— Спасибо что приехал, друг. Иди, Света — девушка, не терпящая отказов.

Родион бросил на Дениса кроткий, извиняющийся взгляд и прошаркал к входной двери, как на эшафот.

— Я постараюсь найти твоего Ангела, — шепнул он уже в дверях, пока Света вызывала лифт, — и всё же, ты должен был всем этим поделиться с единственным другом гораздо раньше, не находишь?

Денис кивнул, провожая взглядом уходящих Родиона и Свету. Он уже понимал, что эта девушка, так глубоко запустившая в его друга свои крашеные коготки, не остановится и будет мстить ему за благородство, пока не раздавит его самого и Родю в придачу.

В сущности, Денис понимал, это всё происходит от того, что он испытывает перед ней вину. Он как будто хотел наказать себя за нелюбовь к несчастной, обиженной судьбой крошке, хоть и понимал, что это абсурд. Он питал к Свете сострадание и в то же время стыдился своих чувств, от того что под глянцевой пеленой добродетели скрывалось самолюбование. Денис как будто бы возвышался над её глупостью и пороками, в этом своём великодушии казался себе чище, мудрее и праведнее.

Разочарование страшнее боли, оно обездвиживает, замораживает, обесценивает всё, что когда-либо имело значение, в то время как боль дарит весь спектр переживаний от мучительной, удушающей тоски до своеобразного странно-сладостного чувства полноты жизни. Именно в моменты наивысших душевных терзаний мы чувствуем себя по-настоящему живыми, хоть и задыхающимися в чаду собственных самобичеваний, сомнений и желаний.

После того как Денис понял, что его использовали и выбросили, как непригодную более вещь, он испытал именно разочарование. Оно оказалось столь глубоким, что чуть было не распространилось на все те прозрения, что случились с ним в суровом северном краю сосновых гигантов. Но то ли чувства его к Ольге были сильнее, то ли сам он уже не мог пробраться по выжженным мостам на берега былых убеждений, а разочарование всё же сменилось тоской.

И вот в этой самой тоске, и непрекращающемся внутреннем диалоге с той, что покинула его, проходили теперь дни и ночи Дениса. Он плохо спал, почти не ел, выматывая себя попытками не думать о ней. Он находился в невероятном напряжении, ограждая себя от тяжёлых мыслей. Придумывал занятия, которые, впрочем, не увлекали, потому что были призваны отвлечь от клокочущего и сбивающегося сердечного ритма. Денис даже использовал безотказного Гошу, таскаясь с ним на Гаванскую, где учил играть в шахматы. Но ни эти встречи, ни увлекательные научные передачи, ни тренировки с мастером по карате, которые он возобновил спустя годы простоя, ни работа, не давали ему того, чего он так жаждал — внутренней тишины. Он хотел, чтобы это неумолкающее радио заткнулось, но так и не смог найти рычаг выключателя, поэтому в один прекрасный вечер просто сдался, позволив боли быть.

Он вышел на улицу, встречать морозный закат, воткнул в уши гарнитуру и включил Бетховена, погружаясь в вязкое болото своих переживаний. Он шёл вдоль Смоленки и упивался этими высвободившимися чувствами. Его глаза влажнились, но он не таился, ни от прохожих, ни от самого себя. Впервые за долгие годы он был честен с собой. Впервые он позволил себе быть слабым, уязвленным, ранимым и понял, наконец, что в этом и заключается смелость.

Но, поскольку любви в его сердце было больше, страдания эти не продлились и часа. Неожиданно для себя Денис вдруг почувствовал, что слезы кончились, а муки уязвленного эго, разрывавшие его грудную клетку, вырвавшись, улетучились.

Он улыбнулся, лелея в сердце образ прекрасной, чистой девушки с серыми глазами и освободившийся побрел домой. Там Денис пересмотрел старые любимые фильмы и, наконец, получил от кино удовольствие. Наутро он съездил в строительный и, купив петлей, повесил, наконец, сломанную дверцу шкафа и преображение жилища было вовсе не трудотерапией, а жаждой красоты. Потом оделся и поехал в зал, к своему старинному тренеру по карате, потому что у него появилась потребность в спорте, как в самовыражении, а не как в убийстве времени.

Проходили счастливые дни, Денис радовался простым вещам, вновь получая от них удовольствие и единственное, что омрачало его будни, это молчание Родика, который неожиданно замкнулся и стал избегать друга. Потом ему позвонил Павел Вениаминович и сообщил, что Барыгина арестована, и суд над ней назначен на будущую неделю. От Дениса как от послушного гражданина требовалось дать свидетельские показания, в которых он, конечно, не мог отказать, потому как сам их когда-то пообещал предоставить.

Так, став заложником собственной порядочности, Денис и оказался в зале суда, где его беззаботным дням суждено было кончиться.

Суд над Барыгиной длился невыносимо долго и нудно. Но в награду за мучения перед Денисом открылась, наконец, истинная роль этого гнилого семейства в его и Катиной судьбах.

Как оказалось, надменный и самодовольный Кулаков действительно свято верил в конец времён и даже совершенно искренне намеревался подготовить к нему своих адептов. А вот его тётка, напротив, в пророчества племянника не верила, зато была убеждена в чуть ли ни сверхъестественной силе денежных знаков и ради обладания этим оружием, была готова на любые махинации.