Для евреев или тех из них, кто всё еще повторял древнюю молитву «В будущем году в Иерусалиме», декларация явилась первым лучиком надежды после Падения Храма. Доктор Гастер, старший раввин лондонской общины сефрадов, вспоминал древнюю легенду: когда Храм был разрушен, осколки его камней вошли в сердца людей еврейского народа. «Я чувствую, как камень в моем сердце уже растворяется», — сказал он. Позднее в Иерусалиме военный губернатор Роберт Сторрс, глядя на людей, собравшихся приветствовать Герберта Сэмуэля, назначенного первым верховным комиссаром Палестины, видел, что они «вне себя от счастья» и «движутся, словно умытые и освеженные, в ореоле сбывшейся мечты».

Почти сразу же ореол начал тускнеть, и начался процесс разложения, пока не достиг своего пика тридцать лет спустя, когда британские эсминцы открыли огонь по кораблю под названием «Исход», везшим еврейских беженцев в их «национальный дом».

«Наиважнейшие международные обязательства, когда-либо доверенные одной нации» — такими словами пэр Англии и лейборист лорд Снелл описал Палестинский Мандат. В действительности Мандат был не столько доверен, сколько присвоен — на вежливый лад — Британией. Британские войска завоевали территорию, и британские же войска на ней были расквартированы. Мандат являлся всего лишь неизбежным признанием свершившегося фата. Но приняв его, англичане взяли на себя международные обязательства. По сути, они попали в ловушку, которую сами же и расставили.

Мандат, а не Декларация Бальфура, стал, с точки зрения публичного права, основой для восстановления Израиля в Палестине. Декларация Бальфура была просто политическим заявлением, которое любое последующее правительство могло бы игнорировать, обходить молчанием или даже отозвать. Но Мандат являлся международным соглашением, подписанным и ратифицированным державами Антанты, действующими через Лигу Наций, и как таковой поднимал сформировавшую его Декларацию Бальфура до статуса договора.

Когда 3 октября 1918 г. Турция капитулировала, девять десятых ее азиатских доминионов, которых так домогались европейские державы, находились в руках англичан. По условиям перемирия Турция номинально оставляла свои доминионы в распоряжении Антанты, но на практике англичане были единственными, кто мог бы забрать их себе. Месопотамская кампания привела англичан далеко за пределы Багдада до самого Рамади, традиционного места Эдемского сада. Палестинская кампания дала им контроль надо всем, что составляло древнюю Ханаанскую землю. У Франции хватало в регионе войск ровно настолько, чтобы претендовать на северную Сирию, где ее влияние всегда было преобладающим. Революция устранила с доски Россию как империалистическую державу. Последний претендент — Германия — был, разумеется, разгромлен. Но англичане наконец получили то, что хотели, заняв территорию от Нила до Евфрата, в их руках оказалась страна, где всё началось, Земля обетованная Израиля, страна, которую попирала нога каждого завоевателя от Александра Македонского до Наполеона, страна под властью Рима, затем Византии и ислама. Теперь британцы шагали по Адриановой дороге, а их корабли бросали якорь в Акабе на Красном море, где строил свой флот Соломон. Им принадлежали Каир фараонов, Ниневея и Вавилон ассирийских царей и Иерусалим — тот самый Иерусалим, который почти тысячу лет представал центром мира на средневековых картах.

Проблема, с которой столкнулись теперь англичане, заключалась в том, что делать с этим наследием: как исподволь удерживать его, как, не потеряв контроля над ситуацией, исполнить различные обещания, данные в ходе приобретения этих земель евреям, арабам и французам. Договор Сайкса — Пико, по которому Палестина оставалась под международным управлением, теперь считался недействительным, поскольку одной из сторон, его заключивших, выступало свергнутое правительство царской России. Требовались новые договоренности. Более того, с дней Сайкса — Пико появилась новая сила, добившаяся перемен в традиционном европейском способе раздела колониальных завоеваний. Трофеями нельзя было больше распоряжаться по старинке. В непривычной атмосфере «Четырнадцати пунктов» дипломатам приходилось действовать очень осторожно. Президент Вильсон настаивал на самоопределении народов, и предполагалось, что будущие держатели Мандата подождут, когда их призовет местное население.

На Парижской Мирной конференции Великобритания не спешила выставить свою кандидатуру на роль держательницы Мандата. Но в глазах самих англичан никакой другой кандидатуры попросту не существовало. Лорд Керзон, который давно уже объявил Ближний Восток областью своих особых интересов, сообщил в декабре 1918 г. кабинету министров, что Палестина является «стратегическим буфером» для Египта и Суэцкого канала. Канал необходимо оборонять со стороны Палестины. Это необходимо учитывать при решении вопроса о том, кто станет «опекающей державой», — для обсуждения этого вопроса кабинет министров был созван перед самым отбытием Ллойд Джорджа и Бальфура в Париж. В качестве возможных кандидатов следует рассматривать только Францию, Соединенные Штаты и Великобританию, и от первых двух лорд Керзон с легкостью отмахивался. Франция, заявил он, не может считаться серьезным кандидатом, поскольку «каковы бы ни были настроения самих французов, никто больше их там видеть не хочет». Что до Соединенных Штатов, «я полагаю, что появление американцев в Палестине станет источником не помощи, а как раз обратного для нас самих в Египте». Ответ был очевиден: единственной возможной «опекающей державой» способна стать Великобритания, и, к счастью, как арабы, так и евреи предпочитают именно ее. В последовавшей затем дискуссии лорд Роберт Сесил провидчески заметил, что «любому, кто там окажется, придется несладко» и что, возможно, лучше было бы, отдать территорию американцам. Но кабинет министров разошелся, одобрив рекомендации лорда Керзона.

В Париже говорили, говорили и говорили. Французы хотели получить столь большую территорию Сирии, какую только получится прибрать к рукам. Американцы, во всяком случае в лице президента Вильсона, твердили о самоопределении. В пункте 12 его «Четырнадцати пунктов» говорилось, что при разделе Османской империи подчиненным народам следует гарантировать «абсолютно неограниченную возможность самостоятельного развития». Хуже того, в Устав Лиги Наций он включил заявление, что «пожелания общины должны быть главным соображением при выборе держателя Мандата». Арабы еще даже не отведали вина свободы, но его букет уже ударил им в голову. Каждый день они требовали всё большей и большей автономии, всё больших и больших территорий. Сионисты требовали публичных гарантий своих прав на восстановление еврейского государства в Палестине, а антисионисты хотели, чтобы все вообще забыли про Декларацию Бальфура. Англичане хотели «стратегический буфер»: Месопотамию, которая защищала бы подступы к Индии, и Палестину, которая защищала бы Суэцкий канал.

Проволочки и трудности в примирении конфликтующих интересов растянулись на год. Сайкс, который, возможно, сумел бы сотворить из них некий синтез, умер. Лоуренс, который, облаченный в длинные белые арабские одежды, привел на Мирную конференцию Фейсала, в конечном итоге с отвращением отбыл. Клемансо вел ожесточенную битву с Ллойд Джорджем, но терпел поражение. Вейцман, давая показания под присягой на Верховном совете, на заданный секретарем Лэнсингом вопрос, каков точный смысл выражения «национальный дом», дал свой знаменитый ответ: «Возможность постепенно построить в Палестине „государство, которое было бы еврейским, как французское государство является французским, а английское — английским“».