Наше предположение оказалось и правильным и неправильным. Правильным в том смысле, что затронуты были и советско-американские и советско-английские отношения. А неправильным потому, что проблемы, по которым Сталин желал обменяться мнениями, не укладывались в отношения Советского Союза только с этими двумя державами, представленными в Потсдаме Трумэном и Эттли. Черчилль к тому дню после выборов остался уже в Лондоне.

Конечно, оба посла, с одной стороны, понимали, что разговор предстоит серьезный. С другой стороны, мы испытывали немалое напряжение, так как знали, что каждое слово, произнесенное и мной, и Федором Тарасовичем, будет взвешиваться со всей строгостью. Возможно, оно будет и своеобразным испытанием. Хотя мы оба уже не раз встречались не только с Молотовым, но и со Сталиным, но эта встреча являлась особой. Она происходила в ходе конференции глав трех держав. Ее решения должны были иметь огромное значение на весах истории.

Мы вошли. В кабинете находились Сталин и Молотов. По всему мы видели, что они уже обменивались мнениями о тех вопросах, которые предстояло обсудить с двумя послами.

Сталин, обращаясь к Молотову, спросил:

– Не следует ли пригласить еще Вышинского и Майского?

Вышинский тогда был первым заместителем министра иностранных дел СССР, а Майский находился на положении советника делегации во время конференции.

Молотов высказал сомнение:

– Вряд ли следует. Поскольку Майский не справился с задачей обеспечить подготовку качественных и обоснованных материалов по вопросу о германских репарациях в пользу Советского Союза, то я уже имел с ним на этот счет серьезный разговор здесь в Потсдаме. Едва ли от него можно будет ожидать каких-либо полезных предложений и сегодня.

Скажу прямо, меня удивила резкость высказывания Молотова о Майском.

Хотя дня за два до этой встречи я присутствовал на рабочем совещании у Молотова, где Майскому крепко досталось в связи с тем же вопросом о репарациях.

– Что касается Вышинского, – продолжал Молотов, – то он должен сегодня же подготовиться к обсуждению с представителями США и Англии вопроса о том, как разделить уцелевший германский торговый флот между тремя державами. Поэтому лучше дать ему возможность подготовиться к той встрече. Кстати, оба посла – и Громыко и Гусев – обязательно должны быть с Вышинским во время совещания по вопросу о разделе торгового флота Германии.

Сталин с этим мнением согласился.

Гусев и я понимали, что он вызывает для беседы по вопросам, имеющим важное значение.

Первый вопрос Сталин задал как бы между прочим:

– А как все-таки насчет германских репараций в пользу Советского Союза?

Молотов сразу же вмешался и напомнил, на чем примерно союзники закончили обсуждение этого вопроса в Крыму, во время Ялтинской конференции. Он резко высказался по поводу позиции Черчилля. Молотов говорил:

– Черчилль явно задался целью не допустить согласованного решения по данному вопросу. Все же, по-моему, в Потсдаме необходимо вновь его обсудить и со всей категоричностью потребовать какую-то ощутимую компенсацию Советскому Союзу за колоссальные разрушения в нашей экономике, которые произвели гитлеровцы в ходе войны и оккупации.

Сталин полностью согласился с Молотовым и заявил:

– Позиция Англии да, по существу, и США по этому вопросу является несправедливой, аморальной. Так не ведут себя настоящие союзники.

Если бы США и Англия даже согласились на возмещение Советскому Союзу хотя бы части нанесенного ущерба, – сказал он далее, – то все равно Советский Союз был бы обделен. И обделен потому, что с германской территории, оккупированной англо-американскими войсками, уже усиленно вывозится лучшее оборудование в США. Прежде всего это относится к оборудованию с соответствующей документацией из разного рода технических лабораторий, которых на территории Германии было довольно много. Позиция Англии и США по этому вопросу бесчестная. Не знаю, как отнесся бы Рузвельт к этому вопросу, если бы он был жив. Но что касается Трумэна, то по всему видно – понятие справедливости во всем этом важном деле ему незнакомо. Тем не менее вопрос о репарациях должен быть обсужден в Потсдаме. Он является принципиальным.

– Товарищи Громыко и Гусев, – сказал Молотов, – еще накануне Ялтинской конференции принимали участие в проработке некоторых вопросов о репарациях. Пусть выскажутся.

Я сказал:

– Позиция Советского Союза по данному вопросу является обоснованной и убедительной, и, по моему мнению, ее необходимо защищать и в Потсдаме. Надо, конечно, повторить наше требование о значительной компенсации в пользу Советского Союза в связи с колоссальными разрушениями, причиненными нашей экономике гитлеровцами. Но реально ни США, ни Англия явно не хотят серьезно даже обсуждать вопрос о такой компенсации. Поэтому, наверное, было бы правильно повторить нашу крымскую позицию о какой-то существенной компенсации в виде репараций в пользу Советского Союза. Сдавать позиции без боя в этом политическом вопросе нам не следует. Ведь он же является вопросом исключительной важности. К тому же он очень интересует советских людей.

То же мнение высказал и Гусев.

Из слов Сталина и всех участников данной встречи было видно, что надежды на благоприятный исход обсуждения в Потсдаме вопроса о германских репарациях нет. Но на обсуждение советская делегация нацеливалась, хотя чувствовалось, что оно, видимо, будет безрезультатным. Так впоследствии и получилось.

Затем в беседе Сталин затронул вопрос, который, собственно говоря, являлся основным на той встрече.

– Наши союзники сообщили нам, – сказал он, – что США являются обладателями нового оружия – атомного. Я разговаривал с Курчатовым сразу после того, как Трумэн сказал о том, что в США проведено успешное испытание нового оружия. Надо полагать, что в недалеком будущем мы также будем иметь такое оружие. Но факт его появления ко многому обязывает государства – обладателей этого оружия. Первый вопрос, который в связи с этим возникает, – должны ли страны, обладающие этим видом оружия, просто соревноваться в его производстве и стараться один другого обогнать? А может, они должны искать такое решение, которое означало бы запрещение производства и применения этого оружия? Сейчас трудно сказать, что это должно быть за соглашение между странами. Но ясно только одно, что оно должно разрешать использование атомной энергии только для мирных целей. Конечно, этого вопроса я с Курчатовым не касался. Это уже больше вопрос политики, чем техники и науки.

Мы с огромным интересом выслушали комментарий Сталина. Он бросал взгляд вперед. Фактически именно по этому вопросу на политической арене будет развертываться борьба со включением в нее Организации Объединенных Наций, которая в скором времени создаст специальную комиссию при Совете Безопасности. Комиссии будет поручено рассмотреть все политические аспекты проблемы и сделать все возможное для достижения договоренностей между государствами, которые будут располагать атомным оружием.