Капитану спасаться бегством пришлось. Гвардейцы разъяренные гнались за ним. Жизнь свою спасая, он в первый же дом попавшийся заскочил. Там еще офицеры сидели. Адъютант самого фельдмаршала Ласси, поручик Сотрон, оказался с ними. Тож остановить хотел. Сейчас, как же! Ему да Брауну и досталось. Да еще и поболе других. Несколько дней, думали, помрут от ран. Лишь вызванные по тревоге патрули других полков гвардейских отбили. Блеском штыков своих отточенных взяли в круг заводчиков.

Суд был скорый, хотя и не очень-то суровый. Полки дальние гарнизонные ждали бузотеров. Фельдмаршал тут же распорядился отправлять батальоны гвардейские к Выборгу. Да пыл не выветрился еще.

В самом начале лета Левенгаупт отправил парламентеров в лагерь русский — унтер-офицера с барабанщиком. Парламентер — лицо есть неприкосновенное. Убить иль обидеть — сие нарушение чести воинской. Приняли их и разместили по приказу генерала Кейта, начальника корпуса выборгского, в лагере Конной Гвардии.

Прознали про то гвардейцы. Взбеленились. Какого рожна им надобно было! И про честь воинскую даже не вспоминали. Командиром Конной Гвардии опять же — фон Ливен.

— Сговор, братцы, со шведами! — орали одни.

— Предали! — другие.

— Бей и немцев, и шведов! — перекричали всех третьи.

Так и пошли стеной ломить в лагерь конногвардейцев. Смяли караулы полковые. Чуть до казни самосудной не дошло. Заодно со шведами прихватили ротмистра Респе, под руку попавшегося.

Кейт примчался. Лошадью путь проложил себе бесстрашно чрез толпу, крови жаждущую. Спешился. Шпагой обнаженной откинул багинеты, на парламентеров направленные. Стоял посередь солдат гвардейских, на трость опираясь, от гнева бледный. Ветер развивал волосы седые, париком неприкрытые. Рявкнул:

— Священника сюда! Адъютант, быстро!

Зашептались ряды задние:

— Чевой-то он священника кличет?

Передние оторопели:

— Священника?

— Да, священника, сволочь рваная! — отрезал генерал решительно. — Расстреливать вас прям здесь буду. Самолично. Чрез одного.

Конногвардейцы опомнились. На конь поднялись. Крупами лошадиными от генерала отжимать пехоту стали. А от Выборга для сикурсу батальон гренадерский уже спешил.

Завертели головами гвардейцы хваленые. Одно дело с парламентерами беззащитными воевать, другое — с полками армейскими, в боях закаленными. Разбегаться начали.

Кейт шпагу в ножны швырнул, адъютанту приказ отдал:

— Построение общее объявить. Смотр будет. Коих недосчитаемся — в дезертиры запишем. И по уставу времени военного судить. Без жалости!

И судили. Семнадцать человек. Зачинщиков сквозь строй прогнали. И в Сибирь.

Ласси примчался из Петербурга. Стоять на месте боле было нельзя. Передержим войско. Один бунт уж случился, за ним и второй может. Надобно двигаться и бить шведов. В пылу батальном и дурь из голов горячих быстрее улетучится. Тем паче, партии казачьи да гусарские, в поиск отправляемые, доносили, что возводят шведы позицию новую оборонительную близ деревни Мендолакс. И дюже сильная позиция получилась, сказывали.

Левенгаупт и впрямь слегка приободрился. Прибыло подкрепление из Стокгольма, целых пятнадцать тысяч свежих войск. Правда, главный магазин армейский он перенес в Гельсингфорс, а при войске держал запас всего десятидневный. По его приказу срочно стали укреплять и позицию новую. Лежала она прям на пути войск русских. И место было выбрано идеально. Сопки высокие обрывистыми склонами скальными на неприятеля смотрят. Впереди болота топкие да леса густые. Для преграды пущей засеки были сделаны, в жиже густой притоплены. Мендолакское дефиле упиралось одним краем своим в море, другим — в озеро болотистое, запрудой перегороженное. Пушки на вершинах расставлены, дорога единственная с мостом узким палисадами прикрыта, и все подходы пристреляны. Гарнизон в 2000 человек, на позицию посаженный, мог сидеть здесь прочно и нерушимо. Только что происходило со шведами в ту кампанию — мало понятно.

18 июня, молебен отслужив, Ласси тронул войско с места. Пошли вдоль берега авангардом полки гусарские с казачьими, за ними потянулись кирасиры с половиной полков драгунских, потом следовала артиллерия, а после нее пехота. В арьергарде оставалась другая половина драгун. Поползла дорогой лесною узкой сороконожка армейская, штыками ощетинившись. Правее, по вильманстрандской дороге, ушел отряд генерал-майора Веделя с 600 драгунами, 1000 гусар и казаками. Всего в походе участвовало:

— от Конной Гвардии — 300;

— от полков кирасирских — Лейб-кирасирского, Гольштейн-Готторский и «бывшего» Минихова — 1640;

— от драгунских — Ингерманландского, Санкт-Петербургского, Казанского, Астраханского, Ямбургского и Киевского — 4200;

— пехоты — три гвардейских батальона и 28 армейских — 15 500;

— гусар 1686 человек и казаков с калмыками — около 2500.

А всего выступило 25 826 человек. Кроме того, еще десять тысяч войска предназначалось для посадки на галеры и отправки их морем из Кронштадта.

* * *

Гольштейн-Готторский — бывший Беверский (Браушвейг-Бевернский, Браушвейг-Люнебургский — встречаются самые разные наименования этого полка из-за длинного титула шефа) полк, шефом которого являлся муж Правительницы России Анны Леопольдовны — Принц Антон-Ульрих Брауншвейг-Беверн-Люнебургский до свержения правящего семейства. В этом полку служил, кстати, Герасимус Карл Фридрих фон Минихаузен, прибывший в Россию в свите принца в феврале 1733 г. Тот самый Мюнхаузен, вошедший в историю благодаря своим «правдивым мемуарам». Позднее, в связи с известными событиями, полк переименовывается в Гольштейн-Готторский, или Его Императорского Высочества Наследника Петра Федоровича (после объявления Елизаветой, что он является ее наследником).

«Бывший Минихов» — так именовался первый в русской армии кирасирский полк, созданный лично фельдмаршалом Минихом из Выборгского драгунского полка и носивший его имя. После ссылки Миниха указом от 3-го февраля 1742 г. Высочайше повелено «до указу оставить без звания, когда же о нем приключится писать, то упоминать «Бывшим Миниховым полком»

(«История 37-го драгунского Военного Ордена генерал-фельдмаршала Миниха полка»).

* * *

Накануне выпустили и Веселовского из каземата крепостного. После того допроса памятного боле его не донимали. Сидел в темнице и ждал часа последнего. Спокойно принял он слова чиновника сыскного о смерти ему предстоящей. Карой Господней считал и за Синклера убитого, и за то, что не уберег он ни Машу Тютчеву, ни ребеночка неродившегося. Но суда и не дождался. Дело его совет военный рассматривал.

— За что столь заслуженного офицера судим? — возмутился генерал Кейт. — За то, что поиск свой провел успешно, с добычей вернулся? А то, что крестьян финских пожалел — так разве они виновны? В наших-то со шведами распрях?

— Он приказ мой не исполнил о разорении деревень чухонских, дабы противника нашего лишить всякой возможности провиант и пополнение получать, — заметил фельдмаршал.