Теперь припомнилось также, что не так давно я слышал нечто, похожее на шаги, неподалеку, да, конечно, шаги, просто не обратил внимания: вероятно, он! Конечно, он был здесь, именно здесь! Я тяжело дышал. Тело ломило от неудобной позы. Пот струился ручьями.

Я также обратил внимание, что под ее головой лежала одежда, одежда темно-синего цвета с белыми полосочками; рукава, пуговицы… Это была рабочая блуза, рабочая блуза, известная мне, рабочая блуза, которую я видел сегодня рано утром на дяде Кристене, когда испрашивал разрешения взять удилище. Теперь она лежала на зеленой траве под ее головой. Он! Он был здесь! Он видел Катрине в таком виде, говорил с ней, пил с ней лимонад, дал ей подарок… А, быть может, разделся, загорал и показал ей шрам… Вероятно…

Нужно бежать, нет больше сил вот так сидеть и взирать на ее прелести и вздыхать о ней. Бежать. Я начал потихоньку отходить, шаг за шагом, не спуская глаз с ее тела, такого изящного и маленького, недвижимого и провоцирующего, невинного и безобидного, однако подозрительного, испорченного близостью дяди Кристена. Но маневрировать с удочкой было нелегко, заросли кустарника не позволяли продвигаться бесшумно, поэтому я спустился ближе к воде, тут что-то подвернулось под ногами, мох соскользнул с камня: я потерял равновесие и упал, задержал скольжение руками, удочку не выпустил, и она, пролетев в воздухе дугой, с шумом плюхнулась в воду и так далеко, что я не мог управлять ею; к тому же продолжал думать о Катрине и в отчаянии решил сделать все, чтобы она меня не увидела и не услышала… спас себя, ухватившись за ветки. Вот так и лежал я на четвереньках на открытом берегу речки, продолжая держать в одной руке удочку, которая теперь то поднималась из воды, то погружалась, крутилась и вращалась, пыталась вырваться, а в другой руке, которая ныла и болела, сжимал листья и сломанные ветки; взгляд же был по-прежнему прикован к нагой нимфе, которая теперь, в это нестерпимое для меня мгновение, вдруг проявила признаки жизни, приподнялась на локтях и повернулась в мою сторону, оголив свою удивительную верхнюю часть: два глаза и два темных пятнышка на груди удивленно уставились на меня с другого берега. Удар, от которого не оправиться!

Я смотрел вниз, смотрел в сторону, перебирал ногами, тащил, что было сил, несчастную удочку из воды, не смел взглянуть в ее сторону, едва мог двигаться, едва дышал от сомнения и стыда быть разоблаченным в подглядывании; и все же глазел на нее, глазел комическим и недостойным способом. Лицо горело. Я должен спрятаться. На уме было единственное: бежать! бежать без оглядки! Но, разумеется, к моему невыразимому огорчению я не сдвинулся с места, наблюдал за солнечными бликами на воде и размышлял, был ли это мой последний миг на земле, была ли это смерть? Вечный мрак и погибель?

— Хей, Петер!

Ее голос разлился колокольчиком над рекой, звонкий, беззаботный и веселый. Разве мог я противиться? Отважился и выглянул. Она прикрыла рукой грудь, улыбалась и махала другой рукой. Ни тени тревоги или возмущения:

— Я не видела тебя, понимаешь? Ловишь рыбу?

— Я… да. Я споткнулся. (Идиот! Будто она не понимала!)

— Да, камушки здесь хорошие. Ушибся?

— Нет, ничего.

Свободной рукой я стряхнул с одежды прилипшую листву и, чтобы показать, что я все еще был вне себя от падения, оперся на удочку, точно это была моя последняя спасательная соломинка.

— Повезло, значит. Наловил рыбы?

— Нет, еще нет. Сегодня… сегодня очень тепло.

— Иди сюда и загорай…

Она искренне и приветливо улыбнулась, нисколько не смущаясь собственной наготы и не обращая внимания на мое ненормальное состояние.

— Ах, как здесь хорошо!

От ее слов закружилась голова. Не сразу, но понял, что в ее голосе не было ни тени упрека, ни тени подозрения. Чудо! Может, она поверила, что я пришел сюда как раз сейчас и не видел ее до того, как она увидела меня? Что я случайно споткнулся именно на этом месте без всяких задних мыслей? Или ей совершенно все равно? А может, разговаривать с мужчинами в полуобнаженном виде для нее также естественно, как и открыто рассказывать о своих любовных связях? Нет, сердиться на нее было нельзя, она вмиг рассеивала мои страхи и сомнения. Она была такой самостоятельной, такой неуязвимой, такой независимой от обывательских банальных понятий о приличии. Она была сильфидой, неземным существом, русалкой…

Мне стало легче. Значительно легче. Я был спасен. Готов был принести в жертву ей все что угодно. Готов был служить ей покорно. Конечно, уступлю и приму предложение погреться на солнышке, но не более того… Судьбой мне ниспослано испытание. Нагая нимфа на другом берегу речки все еще волновала воображение и соблазняла. Ну, а если окажусь там действительно подле нее, как быть тогда, что сказать? Имею ли я право воспользоваться случаем? Грубые и пошлые слова Йо звучали в голове: «Так и не совокупились? Ты гомосексик?»

— Поднимись выше по реке, там можно перейти. Там, кажется, мелко.

— Да, кажется…

Но я отрицательно покачал головой. Мой взор был прикован к руке, прикрывавшей грудь, которую я ясно видел всего минуту назад. Впервые в своей жизни!

— Попробую еще порыбачить…

Я невнятно пробурчал объяснение о своем нежелании загорать. Солнце жгло немилосердно. Речка несла свои воды бесшумно, спокойно. Лежать на траве возле нее и, быть может, иногда дотронуться до груди? Ведь заниматься рыбной ловлей в погожий день просто нелепо и глупо! Однако нужно взять себя в руки, произвести впечатление волевого, решительного и целеустремленного мужчины. К тому же я постановил рыбачить целый день, нечто вроде покаяния за недавние греховные мысли. Принялся сразу за дело: вытащил леску, распутал нити, выбросил жалкие остатки мертвой приманки, посадил нового червяка и, дабы показать ей, что я не бросаю слов на ветер, забросил ловко, с профессиональной меткостью в воду крючок. Она должна видеть, что слов на ветер я не бросаю. И кроме того, это был хороший предлог некого сближения с ней, хотя и на определенном, неопасном расстоянии.

— Ты же сам сказал, что сегодня слишком тепло, — засмеялась она.

— Там повыше есть места получше…

Леска натянулась, но явно не клевало, темная водная глубина казалась совершенно безжизненной. Нечего надеяться на успех. Пора прекратить. Она снова опустилась на траву и лежала, положив голову на локти, и наблюдала за мной. Я неуверенно помахал ей:

— Пока!

— Приходи снова, если рыбка сюда направится!

— Ол’райт!

Я сделал три-четыре шага, но снова повернулся:

— Я… возможно, я приду к тебе в ближайшие дни!

— Отлично! — прокричала она вслед. Помахала. Еще раз позволила мне увидеть груди с темными кружочками. Тут я вдруг обратил внимание совсем на другое: ее волосы были гладко зачесаны, подняты к затылку и закреплены повязкой желтого или красно-бурого цвета… точно такая повязка висела в моей избушке; дядя Кристен тогда сорвал ее с гвоздика и спрятал в кармане. Я, конечно, не смел утверждать, что это одна и та же повязка, но сходство было. И, вероятно, не случайное.