— Как вы представите мое дело новому руководству Германии? — задал ценный арестант очередной вопрос.

— А никак. Просто объявлю, что вы невиновны, — на лице Гиммлера заиграла довольная улыбка. — Ведь в действительности так оно и есть, и все об этом знают. А уж когда увидим их реакцию на ваше освобождение, тогда и начнем готовить представление вас к новой должности. Исходя из ситуации.

— Заманчиво. — Адмирал отставил чашку с недопитым чаем. — Но вы ведь только на слово мне не поверите?

— Совершенно верно. — Гиммлер сделал секундную паузу. — О том, что вы невиновны, я сообщу лишь после того, как вы привезете мне первый контакт. Допустим, из Рима.

* * *

— Иван, хватит спать) Наш выход.

Сергей с трудом открыл глаза. Три часа назад он еле заставил себя заснуть. Все время вспоминался расстрел на Трутинском тракте. Где-то глубоко в душе он понимал, что глаза того лейтенанта никогда уже его не отпустят. И такая же пуля, какой он пронзил сердце молодого офицера, когда-нибудь достанет и его.

Глаза жгло, будто в них насыпали песку.

— Подъем, Иван. Сегодня ты будешь оберегать сон своих врагов. — Унтер-офицер Гельмут Ранке громко рассмеялся над собственной шуткой. — Вот уж никогда не думал, что буду патрулировать улицы Берлина с русским. Кошмар.

Курков облизал пересохшие губы:

— Аналогично, фриц. — Он прошел в клозет, сполоснул лицо, вернулся в спальное помещение, заправил кровать. — К тому же я не Иван.

Ранке осклабился:

— Я не все понял из того, что ты, Иван, сказал на своем недоразвитом языке, но слово «фриц» мне знакомо. Я два года воевал на Восточном фронте.

— И как впечатления?

— В Берлине лучше.

Уже через час четверо солдат из команды Отто Скорцени, в том числе Курков, патрулировали район Инвалиденштрассе и примыкающих к проспекту улиц.

Сергей внимательно присматривался к нумерации зданий. Где-то здесь, в этом районе, находился переулок Фюрстенвальде с домом № 17. Тот самый дом, в котором проживал журналист Штольц. Курков усмехнулся: как странно складываются события. С момента встречи с беглецом Бургдорфом еще и суток не прошло, а возможность помочь ему уже представилась.

— Чему улыбаешься, русский? — Ранке покрутил головой в разные стороны. — Тебя радует картина разрушенного Берлина?

— Нет. Просто вспомнил старый анекдот.

— Расскажи.

— Не имеет смысла. Вы его не поймете. Он про советского еврея.

— Евреи национальности не имеют. — Ранке достал фляжку с водой, сделал маленький глоток. — Они везде одинаковые. А потому нет ни советских, ни немецких евреев.

— Вы не любите евреев?

— А за что мне их любить?

Курков посторонился, пропуская женщину с детской коляской.

— Разрешите поставить вопрос иначе. Вы ненавидите евреев?

— А за что мне их ненавидеть? Лично мне они ничего не сделали. Ни хорошего, ни плохого.

— За такие слова могут упечь в концлагерь, — обронил Курков.

— А разве я их тебе говорил? — спокойно отреагировал Ранке. Он посмотрел вслед женщине, потом взглянул на небо и крикнул: — Фрау, советую вам поскорее найти бомбоубежище!

Женщина оглянулась:

— Спасибо, герр офицер.

Курков тоже поднял голову:

— Почему вы решили, что скоро начнется налет?

— Предчувствие. И поверь, Иван, оно никогда еще меня не подводило. — Ранке обратился к другим солдатам: — Не расходиться. Гельмут, где ближайший «бункер»?

Рядовой Гельмут Конрат развернул карту Берлина.

— Здесь. — Тонкий палец указал в неприметную точку на схеме города. — В двух кварталах отсюда, на перекрестке Инвалиденштрассе и Фюрстенвальде.

Курков нагнулся над разложенной на колене немецкого солдата картой. Вот он, тот перекресток. А вон на карте и нужный дом, в виде квадратика с номером. Теперь каким-то образом следует туда попасть. Другого случая может и не представиться.

— Вот и отлично. — Ранке поправил на голове пилотку. — Идем в том направлении.

Курков приостановился.

— В чем дело, Иван? — Немец недоуменно воззрился на солдата.

Сергей кивнул в сторону прохожих:

—А как же они?

— Не понял.

— Но ведь горожан, мирных жителей, накроет бомбой!

— Естественно.

— Их нужно предупредить о налете.

— Но тогда они предупредят других. — Ранке продолжал недоуменно таращиться на русского.

— Конечно!

— И где все они смогут спрятаться? — Унтер-офицер подошел к Сергею вплотную и произнес шепотом, чтобы не услышали окружающие: — Здесь, в этом квартале, всего два бомбоубежища, рассчитанных на пятьсот человек. А теперь посмотри по сторонам. В домах проживает не меньше четырех тысяч жителей. Плюс паника. Иван, ты хоть представляешь себе, какое столпотворение начнется здесь через десять минут, если я сейчас открою рот?

— Тогда его открою я.

Ранке усмехнулся и медленно, с нарочитой неохотой извлек пистолет из поясной кабуры:

— Открывай. Это будут твои последние слова. И, поверь, они не дойдут до ушей Господа Бога.

Две проходившие мимо девушки, доселе оживленно что-то обсуждавшие, увидев двух явно агрессивно настроенных военных, в испуге примолкли.

— Но вы ведь сами, господин унтер-офицер, только что сообщили женщине с ребенком о налете!

— Вот именно, с ребенком. У меня тоже есть десятимесячный сын, и дай бог, чтобы и мою Эмму кто-нибудь предупредил о грозящей опасности.

— Но разве та женщина не начнет сейчас предупреждать других о бомбежке?

— Исключено. Именно потому, что у нее ребенок. В первую очередь она будет думать о нем. И о том, что поблизости всего два бомбоубежища.

Русский заглянул в глаза офицера, но, кроме глубокой тоскливой бездны, ничего в них не разглядел.

— Это преступление, господин унтер-офицер.

— Это война, господин солдат. — Начальник патруля спрятал оружие. — Идемте, пока у нас еще есть время.

Потрясенный до глубины души, Сергей как сомнамбула двинулся следом.

Вот тебе и война. Куркову вспомнилась Москва 1943-го. Он тогда проходил курс подготовки и во время бомбежек вместе со всеми прятался на станциях метрополитена. Действительно, переживать подобное тяжело и страшно. Но никому и в голову не приходило скрывать от окружающих время налета вражеской авиации. Или место, где можно укрыться. Берлин же жил другой, расчетливой жизнью…

Бомбандировка началась через двадцать минут. Когда первая бомба накрыла жилой дом на Инвалиденштрассе, Курков находился уже в так называемом «бункере». Бетонное помещение освещалось синими лампами, отчего бледные, перепуганные лица горожан напоминали театральные маски. Люди спускались сюда только с самыми необходимыми вещами: одеждой и небольшими чемоданчиками, в которых помимо медицинских препаратов лежали бутерброды и термосы с чаем.