Урок генетики Анна усвоила в тот день, когда мальчик родился. Всмотревшись в личико, зажмурившееся от резкого больничного света, Анна сразу увидела: нет в этом ребенке ничего ни от нее, ни от Карла Фосса, а потому не слишком удивилась, когда гордый папаша Луиш подхватил малыша на руки и воскликнул:

— Это же вылитый я, верно?

В тот момент перед глазами Анны всплыла семейная фотография Фоссов: отец и старший сын, Юлиус, погибший под Сталинградом, и она поняла, кого держит на руках Луиш.

— Назовем его Жулиану, — предложила она, и Луиш возликовал пуще прежнего, потому что так звали его деда.

Два дня спустя они покидали больницу — в день победы. Спустились с горы от госпиталя Сан-Жозе до Рештаурадореш, где люди размахивали английским «Юнион Джеком» и американскими флагами со звездами и полосами, и тыкали в воздух растопыренными пальцами, и вздымали в воздух плакаты с нарисованным «V» — victory, победа. Кое-где развевались пустые, без всякого рисунка флаги, и Анна, удивившись, спросила мужа, что это значит.

— А! — сплюнул он с отвращением, старательно объезжая толпу. — Это коммунисты. В Эштаду Нову их серп с молотом запрещены, вот они и машут тряпками… Смотреть противно. Я…

Он даже договорить не сумел от лютой злобы, а жена в толк не могла взять, что его так возмущает.

Тогда был заложен первый камень той стены, которая постепенно выросла между ними.

Первая мрачная тень легла на их отношения двадцать месяцев спустя. Каждую сиесту и каждую ночь Луиш упорно старался сделать второго ребенка, он посылал Анну к трем разным гинекологам и наконец сходил к врачу сам, к частному врачу, он бы ни за что не обратился с таким вопросом к полковому. Он прихватил с собой Жулиану — для утешения и (как подозревала Анна) чтобы доказать: один раз он уже попал в яблочко.

Луиш вернулся домой растерянный, потрясенный. Когда он отказался поверить врачу, когда обрушил на голову злосчастного лекаря свою аристократическую ярость, тот попросту предложил пациенту заглянуть в микроскоп. В утешение врач сказал, что подобные случаи бывают часто: мужчина, ведущий активный образ жизни, часто ездящий верхом, рискует остаться без потомства.

Луиш уселся на холодной январской веранде, неотрывно глядя на ленивые серые волны Атлантики. Неподвижный, безутешный и безответный, как скала. И, глядя в поникший затылок, Анна поняла: теперь уж никогда нельзя будет сказать ему правду. Несколько часов спустя она вышла и попыталась зазвать мужа в дом. Он не отвечал, он гневно смахнул ее руку, когда Анна притронулась к его плечу. Анна послала за ним сына. Луиш поднял мальчика, усадил на колени и крепко прижал к себе. Еще через час они вернулись вместе, и Анна поняла: Луиш вновь обрел себя. Она проследила его взгляд, прикованный к сыну даже в те минуты, когда он извинялся перед Анной за грубость, и подумала с облегчением: теперь вся его жизнь сосредоточится на сыне.

Самолет медленно снижался, а уровень адреналина в крови возрастал. Анна оказалась в Хитроу чуть позже полудня, такси повезло ее в Лондон мимо офисов и бесконечных рядов домов, сквозь плотные транспортные пробки. Чужая страна, давно уже не ее. Эта страна изменилась за двадцать с лишним лет и продолжала меняться. В созданном Салазаром Эштаду Нову мозги цепенели — только сейчас Анна это поняла. Глядя в окно на Лондон в лучах нежаркого лета, проезжая через Эрлз-Корт, мимо длинноволосых юношей в красных вельветовых брюках и куртках, похожих на крестьянские, но выкрашенных в яркие тона или с выбеленными кружками, Анна видела, чего не хватает Португалии. Попробовали бы ребята прогуляться там в таком виде — десяти минут не прошло бы, как их сцапали бы жандармы.

Путь до коттеджа матери на Орландо-роуд в Клэпэме обошелся в ту же сумму, что и две недели жизни в Португалии.

— По счетчику, дорогуша. От себя ничего не прибавил.

Анна расплатилась и выждала, пока машина отъедет, дала себе время приготовиться. В последний раз они виделись с матерью на Пасху 1947 года. Луиш был на учениях, и Анна слетала в Лондон на неделю. Счастливой ту встречу трудно было назвать. Лондон производил впечатление города, потерпевшего поражение: серый, в неубранных обломках и осколках кирпичей, прохожие в темной, поношенной одежде. Люди все еще жили по карточкам. Мать не проявила ни малейшего интереса к внуку, не взяла отгул и даже не отменила обычные свои мероприятия, так что большую часть времени гости попросту сидели одни в Клэпэме. Анна вернулась в Лиссабон здорово обозленная, и с тех пор мать с дочерью изредка звонили друг другу, писали письма лишь тогда, когда нужно было что-то сообщить, а на Рождество и в дни рождения обменивались никчемными подарками.

Кое-что изменилось: на углу Лидон-роуд, где прежде стоял, а потом рухнул под бомбежкой дом ее учителя музыки, теперь вырос квартал многоэтажек. Но все остальное не тронуто. Анна прошла по дорожке к дому матери, спрятавшемуся за живой изгородью, и едва подавила панику при виде красных стеклянных дверных панелей. Позвонила. По лестнице простучали чьи-то шаги. Дверь отворил священник и поспешно заговорил, увидев испуг на лице Анны.

— Нет, нет, — сыпал он словами, — вы только не пугайтесь. Я просто зашел по дороге. А вы — ее дочь? Одри говорила, что вы должны сегодня приехать. Из Лиссабона, да? Ничего погодка у нас выдалась, а? Ну же, заходите, заходите.

Он подхватил чемодан. На мгновение они остановились в холле, в шаге друг от друга. За плечом священника Анна видела знакомый шкаф — словно замаячил на коктейле собеседник интереснее того, с кем пришлось иметь дело.

— Сегодня ей получше, — сообщил священник, видя, что Анна отвлеклась от него.

— Она так и не сказала, чем больна, — вздохнула Анна. — Вчера вечером по телефону я спросила напрямую, а она ушла от ответа.

— Бывают дни получше, бывают похуже, — проговорил священник. Был он совсем лыс, хотя с виду ненамного старше Анны.

— Вы знаете, что с ней, отче?

— Мне кажется, будет правильнее, если она сама вам скажет.

— Она сказала, болезнь тяжелая.

— Так и есть, и она это знает. Она даже знает, сколько…

— Сколько?.. — с ужасом повторила Анна. К окончательному приговору она отнюдь не была готова. — То есть…

— Да. Она человек сдержанный, поэтому говорит только о «серьезной болезни», однако счет идет на недели, и она это знает. Недели, даже не месяцы. Так и врачи сказали.

— Почему же она не в больнице?

— Отказалась. Не выдержала, ей противен запах больничной еды. Сказала, что лучше уж самой по себе, дома. С вами.

— Со мной, — произнесла Анна вслух, хотя обращалась к самой себе. — Простите, отец, но вы как-то уж очень бодры, если в самом деле…

— Ну да, я бодр. Одри так действует на меня. Ваша мать — замечательная женщина.

— Честно говоря, не ожидала застать здесь священника. Она же никогда…

— Да-да, я в курсе. Отпала — на какое-то время.