бог, протягивая руку за заслуженной наградой, но Залесский умнее – он просто переносит весельчака с глаз долой, и мы остаёмся наедине в тишине, нарушаемой лишь моим тяжёлым дыханием.

Дем поднимается на нетвёрдых ногах, всё ещё не веря в то, что я здесь, и его вид окончательно выводит из равновесия – отпечатки губ на груди просто не оставляют шанса остаться равнодушной.

─ Ты разбил мне сердце, уже который раз, полицейский… А я ведь думала, что от него уже ничего не осталось! ─ кричу, подлетая к нему и начинаю молотить по каменным мышцам, оставляя борозды от своих ногтей, а он просто терпит, вынуждая злиться лишь сильнее. Потом я сотни раз спрошу, как мне в голову могла прийти подобная мысль, но в тот миг я вижу перед собой лишь одно чёткое решение, и оно мне кажется идеальным в нашей непростой ситуации. ─ Что? Не можешь описать свои чувства одним словом? А хочешь, я тебе скажу такие слова, от которых ты точно будешь в ужасе?

Во мне никогда ещё не кипело разом столько чувств, и мой доберман, похоже, видит, в каком я состоянии, а потому ничего не предпринимает, не пытаясь меня остановить. Вместо этого лишь спокойно, не сводя с меня непередаваемого, жадного взгляда, интересуется:

─ Какие же?

А я наклоняюсь к самым его губам и по слогам, как до этого говорила Нилу, шёпотом произношу:

─ Не-рас-тор-жи-мый брак.

Его зрачки только и успевают, что расшириться, а вокруг нас уже с шелестом кружатся ветки и листья малины, унося прочь из провонявшего чужими запахами клуба прямиком к недавно выстроенному храму между мирами.

И мне совсем плевать, что будет после.

52

Демьян

Уходить тяжело.

Тяжело вот так, наживую отрывать себя от неё, когда едва обрёл, но так будет честно, и этот поступок я обдумывал всё то время, пока мы готовили операцию по спасению зайки из лап эльфийских выродков.

Последний раз мне так сильно хотелось убивать, когда я видел несправедливость по отношению к девушкам-охотницам, несправедливость к собственной матери и сестре, к будущим поколениям. Сколько бы ни прошло веков, в этом мире или в другом, женщина всегда будет разменной монетой, вещью, которой можно откупиться, и я видел всё это своими глазами, но только с Адой понял, насколько всё плохо.

Сестра как-то сказала, что пусть лучше у моей девушки будет судимость, чем магия, но лишь теперь я впервые был полностью согласен. Этот зловещий алтарь, она – такая беспомощная, а эти животные вокруг, жаждущие своей очереди… Я легко мог убить их всех и не знаю, как сумел усмирить себя, но видеть, как проливается её кровь, оказалось слишком мучительно, чтобы легко это вынести.

В тот момент, когда Ада поделилась магией с этим треклятым Древом, едва ли не исчерпав себя, я, наконец, окончательно понял, почему эльфы, как псы, вцепились в неё. В этом маленьком тельце на самом деле было сконцентрировано много силы, и едва я принёс зайку домой, тут же нашёл тому очередное подтверждение. То, что она сотворила с оранжереей, было такой ерундой по сравнению с тем, что ожидало по возвращению…

Весь дом был опутан колючими ветвями и цветами – тот её срыв, после которого спальня была похожа на дикий лес, видимо, заставил корни прорасти глубоко, и в наше отсутствие они снова поднялись, оберегая это место. Этот защитный кокон не расплёлся, даже когда мы оказались внутри, и я с содроганием представил, на что ещё способна эта девчонка, слишком много пережившая по моей вине.

Сожалел ли я, что ушёл тогда? Безумно! Только иначе было не нельзя, и вот теперь мне предстояло сделать это снова, потому что иного выхода я для нас не видел. Я обязан был сделать Аду счастливой, пусть и без меня, но однажды она должна, обязана будет понять, что все мои прежние поступки были продиктованы лишь заботой о ней.

Именно поэтому пока она спала, истощённая от зелий, я мучительно подбирал слова для своей исповеди, но ничего не выходило. Раз за разом писал тупое письмо – никогда и ни для кого не писал прощальных писем, но тут даже не задумался, взял бумагу – и ничего путного не выходило. Только объясниться всё равно было необходимо, и я уже знал, как буду действовать.

А после всё, как в тумане.

Короткий разговор, моё запальчивое признание, раздирающая боль в грудине от мысли, что снова теряю её – на этот раз навсегда, и последние мгновения рядом, прежде чем уйти, на этот раз уже безвозвратно. Эгьярд дал мне слово, что на сей раз Ада не выберется, даже установил какой-то супермощный барьер, закрепив его собственной кровью, а я пошёл упиваться собственной никчёмностью.

Правда, в одиночестве мне побыть не дали. Кристиан будто специально поджидал меня в таком состоянии – лично утащил за собой, заставив выложить всё, как на духу. Подозреваю, в моей откровенности был виноват местный алкоголь, ибо обычно меня нельзя назвать мастером красноречия, но, видимо, настало и такое время.

─ Спорим, она всё равно тебя найдёт? ─ в самый искренний момент моего соплежуйства вмешался Дамиан, и я вдруг понял, что одновременно до смерти хочу этого, и нет.

─ Ты охренел? Я тут душу вообще-то изливаю…

─ Признай, мой пернатый друг, ─ сказал он, подливая мне нечто, не имеющее ничего общего с обычными напитками высокого градуса – это было что-то, на порядок выше, ─ ты уже сто раз пожалел, что это сделал, и в глубине души знаешь, какая это была страшная ошибка. Но ты, разумеется, можешь, тут быть столько, сколько твоей метущейся душе будет угодно, а я понаблюдаю. Однако ты должен понять раз и навсегда – больнее всего мы делаем себе сами. Не надоело держать в руках ядовитый хлыст и рассекать им спину?

Послать его хотелось далеко и надолго, но я бы вряд ли его чем-то удивил – бывший бог явно бывал и не в таких местах. Вместо того попытался хотя бы отключить сознание, не думать о том, как Ада, должно быть, зла, как беснуется в запертой академии, но всё было тщетно. Забыться в тоннах выпивки и дорогих, первоклассных шлюхах? Какой же я долбоящер… Никто не смог заставить меня забыть мою маленькую кошку ещё тогда, а сейчас чужие прикосновения вызывали лишь отвращение, девицы раздражали своей навязчивостью, и я даже не обращал внимания