На поверхность она вылетела пулей.

«Господи, что это было-то? – Манька удивленно уставилась на воду, пытаясь разглядеть дно. Вода была мутноватой, но дно просматривалось. Обычное, песчаное, без всяких теремов, и даже живности было в разу меньше.

Русалки сгинули.

Она всегда удивлялась: и не скучно им там под водой? Как спали на голой земле? Как они пироги едят, они же, наверное, размокают, вкуса-то никакого…

Оказывается, у них вообще был свой мир.

– Надо было русалкой родиться! – ворчливо заключила она, выбираясь на берег.

На лугу ее ждал длинный широкий стол, уставленный яствами и питьем. Чего тут только не было! В самом дорогущем дорогом ресторане такое не увидишь и не попробуешь. И гостей собралось действительно много, водяные, лесные, кряжистые каменные люди, пришедшие с горы. Из людей только она была одна. Манька на какое-то время забыла обо всем на свете, разглядывая тех, с кем она теперь жила по соседству.

Руководил застольем Борзеевич. Он слегка захмелел, борода и волосы у него опять торчали в разные стороны, и хмельное медовое пиво текло по усам. Русалки недовольно посматривали на лесных, обступивших Борзеевича со всех сторон, с удовольствием слушающих его сказочные новеллы и истории о жизни людей.

Когда Манька подошла к столу, за столом подвинулись, уступая ей место, но внимания никто не уделил, все слушали Борзеевича, затаив дыхание. Даже Дьявол, изредка скептически вставляющий словечко, внимал старому другу.

– И вот тогда царь снимает с себя ботинок, и стучит им по трибуне… По столу, значит. «Я вам покажу кузькину мать!» – грозно и гордо кричит он за море-океан. «Ты нас не достанешь! – отвечает ему тот, который за морем-океаном. – Накось, выкуси!» И сует царю под нос кукиш.

– Это ж какой длины надо иметь руки! – Дьявол выставил вперед руки, повертев их перед собой.

– Ну… руки не руки, а кукиш был! Истинный крест, был, – недовольный Борзеевич с досадой взглянул на Дьявола и на слушателей, радуясь, что Дьявол на этот раз не победил, слушатели от него не отвернулись. – И понял царь, надругались над ним. А был у этого царя один друг, тоже царь. И жил он за морем-океаном по соседству с тем царством государством, откуда ему загнули матерную пятерню. И просит царь другана своего: а кабы были мы с тобой как два брата, я старшенький, ты младшенький – вот и припугнули бы соседа твоего. Друган, понятное дело, только за. Житья ему уж давно нет, все-то норовит сосед своего царя помазать на царство. На том и порешили. И наступило утро, и враз прозрел царь того царства-государства, когда вдруг понял, что нашла на него земноводная тать.

– Акулы?

– Киты?

– Левиафан?

– А-а-а, корабли, я знаю, видела, когда у маменьки гостила!

– И затряслись поджилки у царя того государства и у народа его. Три дня отсиживался он под землею! С тех пор так и повелось: мутит тамошний царек, мутит, пока ему ботинок не покажешь. А как показал, три дня живи. После, если татью не нашел, он найдет. Откуда только смелость берется!

– Дедушка Гремуар Борзеевич, вы нам сказку расскажите. Про люблю-нелюдя! – попросили несколько товарищей из толпы.

– Отчего не рассказать, – Борзеевич пощипывал бороду, расчесывая ее пятерней. – Жил-был глиняный человек. И не было у него ни семьи, ни друзей… А ел он… глину замешивал и ел. И любил он иногда оборачиваться в самочку человеческого вида. Каждый раз в разную. До чего хороша была, иной готов был за море-океан за нею плыть. И так она тамошнему молодцу приглянулась, что не вспомнил он, что каждый раз, когда красна девица уводила молодца, больше его уже никто не видывал. Не до того ему было. Подошел он к красной девице, взял ее за рученьки белые…

Дальше последовал разговор с ахами и вздохами. Борзеевич изображал парня и кровожадную девицу очень натурально. Парня было жалко, парень был хороший. Когда парня замуровали в глиняной пещере, русалки прослезились. Лесные порадовались – нечего шастать от жены-красавицы по красным девицам. И расстроились, когда жена отправилась добывать красна молодца, обозвав ее полной дурой. Попадая к глиняному человеку всяк становился нелюдью, и когда добрая жена нашла благоверного, ее съели.

Потом, вдоволь натешившись, глиняный человек съел и красного молодца.

Манька так и не поняла мораль сего рассказа. Глиняным человеком мог оказаться кто угодно, никаких опознавательных знаков на нем не было. Ей снова стало не по себе. Она вдруг, ни с того ни с сего подумала, что рядом нет ни одного человека. Что это? Неужели она спит и видит сон? Такой долгий и необычный. С чего взяла, что у нее есть земля?

Рассказ закончился. За столом молчали. И все смотрели на нее, но уже не хитро, а с осуждением. Манька смутилась, переводя взгляд с одного на другого.

– Что? Что вы так смотрите? – расстроилась она, начиная подозревать неладное, разозлившись на Борзеевича, который пытливо сверлил ее взглядом вместе со всеми.

– А ты, Маня, на что глинозем на себя посадила? – сердито спросил лесной, который был у лесных за старшего. – Съест – и не подавится.

– А раньше его не было? – уныло поинтересовалась она, будто у предателей.

– Раньше не так, умылась видно… – сообщил лесной, против правил отсаживаясь.

Возле Маньки как-то сразу стало пусто.

– Ой, а мы его еще в бане заприметили! – с некоторой застенчивостью сообщила русалка, ткнув в нее пальцем.

Манька пулей выскочила из-за стола и бросилась бежать в сторону палатки-навеса, куда они поселились с Борзеевичем на время перевоплощения изб в Храмы. Так стыдно ей еще не бывало. Никто с ней не то, что поговорить и подружиться, за столом сидеть не захотел. Одни враги у нее.

А Борзеевич, тоже хорош! Манька заплакала, уткнувшись в подушку и сотрясаясь всем телом. Среди людей места не было, а тут – чем лучше-то?

Кто-то сел рядом.

– Праздник перестал быть праздником, – услышала она голос Дьявола. – Пусть так. Но хоронить себя рановато. Это же духи, духи природы, от них ничто не утаится. Им волшебство ведомо, и тайные силы, и все законы. Они не пили твою кровь, они прямо сказали, что увидели.

– Манька! – под навес влетел Борзеевич, вес взмыленный и запыхавшийся. – Голлем это! Голлем на тебе! Глиняный ужас!

– Да хоть… Да хоть кто! Черти уже были, Дьявол тоже, рядом сидит… Ты вон… Просто им я тоже не нравлюсь!

– Не в этом дело. Голлем хоть кому порчу наведет. Ты от него избавляйся, пока он тебя не съел.

Но Манька уже разобралась: не Голлем их напугал – она их напугала. Проклятием своим.

– Я слышал про такое, – тихо сказал Борзеевич, сделав страшно таинственное лицо. – Раньше их делали, давно. Чтобы селения защищать. А потом… Потом они выходили из-под контроля. И никого в живых не оставляли. А внутри у глиняного человека свиток…