Один из зомби подошел:

– Ты облажался, хозяин.

На глазах у него были красные линзы. Другие призраки зашли в гостиную. Один был в черном кожаном плаще и цилиндре, с палашом в руке. На другом, лицо которого наполовину скрывал женский парик, переливались светящиеся татуировки.

– О чем… о чем вы говорите?

– Ты не прррекратил свою хрень. А мы… мы тебя пррредупреждали…

Его африканский акцент был комичен, но смеяться не хотелось.

– У меня… у меня здесь денег нет…

– Не здесь, хозяин… Но бабло у тебя есть, много бабла, и оно наше.

– Что вы хотите сказать?

– Найдем спокойный уголок и поболтаем.

Прежде чем позволить себе несколько часов сна, Эрван зашел в управление проверить, не добыла ли его команда новых данных. Обнаружил только своего помощника, как всегда, на рабочем месте, в кабинете, соседнем с его собственным.

– Что у тебя?

Крипо поднял голову от компьютера – стену у него за спиной украшало знамя с изображением Че Гевары.

– Хаким Бей – это тебе что-нибудь говорит?

– Нет.

– Был такой американский поэт и философ, настоящее имя Питер Ламборн Уилсон. Провел много лет на Востоке, где стал суфием, потом вернулся в Штаты. Известен прежде всего как создатель концепции ВАЗ, temporary autonomous zone, – временных автономных зон.

– Что это?

– Невидимые группы, которые на протяжении некоторого момента разделяют набор общих ценностей, всегда противоречащих социальным правилам и установленным нормам. Анархисты нашего времени.

У Эрвана невольно вырвался усталый жест.

– Не вижу связи с нашим расследованием.

– В девяностых годах выразителями ВАЗ были рейверы. Свободные люди с их собственными правилами. Как сегодняшние хакеры.

– Черт, Крипо, ближе к делу.

– Одна такая ВАЗ организует «беспредел». Мужчины и женщины, повернутые на фетишах и садомазо. Считают себя сексуальными бунтовщиками и утверждают свое право на отличие от всех прочих.

Эрван не очень понимал, как Ди Греко с его садистской идеологией мог вписаться в эту категорию. Еще меньше – как туда могли попасть богатеи из Бьевра. Он не хотел разочаровывать Крипо, который продолжал:

– Не так-то просто получить информацию: эти группы помешаны на секретности. Но у них вроде бы есть лидер, типа гуру: Иво Лартиг, современный скульптор, очень продвинутый.

– Отложи до лучших времен, – велел Эрван, просто чтобы поставить точку. – Главное – продвинуться по убийству Анн Симони.

– Не исключено, что есть связь. Некоторые члены этой ВАЗ заходят очень далеко. Пытки, наказания… Почему бы не убийство?

Получается, панкушку прикончил не одинокий убийца – она стала жертвой коллективного жертвоприношения. Некий социологический выверт привел их обратно к его гипотезе об извращенной церемонии в Бретани. Он в это не верил, но бросил кость Крипо:

– Может, она сохранила связи с маргиналами. Поговори с Фавини. Проверьте, не была ли она связана с твоей зоной временной анархии.

– Временной автономной зоной.

– Ты меня понял.

Крипо черкнул что-то на стикере, прежде чем добавить:

– А еще я связался с Институтом Шарко.

– Это что?

– Спецбольница, где Тьерри Фарабо закончил свои дни. Мы им уже звонили, когда были в «Кэрвереке».

Решительно, у него голова не в порядке: мало того, что он не проверил основополагающий факт – действительно ли умер Человек-гвоздь? – так еще умудрился забыть название заведения. Проснись.

– А ты откуда это взял? – спросил он, чтобы отвлечь внимание.

– Результат моих личных изысканий. Тьерри Фарабо не так уж неизвестен. Его смерть вызвала кое-какие отклики в прессе. Надо сказать, я был немного удивлен: тот факт, что эта спецбольница и школа пилотов находятся на расстоянии всего нескольких километров, не может быть случайностью.

– Согласен. По крайней мере, он точно умер?

– Умер и кремирован, как утверждает больница. От нарушения мозгового кровообращения в собственной камере в две тысячи девятом.

– Там ничего подозрительного нет?

– Мужику было шестьдесят два года. Подозрительно только то, что его продержали в одиночке до самого конца. Я жду свидетельства о смерти. Одна деталь: пепел Фарабо был развеян в «месте рассеивания» на кладбище… в Кэрвереке.

Новая связь между психиатрическим институтом и К76. Может, имитатор выбрал школу пилотов из-за ее близости к кладбищу?

– А «место рассеивания» – это что?

– Вроде колодца, куда бросают пепел ушедших. «Ибо прах ты и в прах возвратишься».

Эрван чувствовал, что они подобрались к чему-то важному, но двигались на ощупь и с белой тростью слепца.

– Ты говорил с директором спецбольницы?

– В середине ночи я мало с кем смог поговорить, но я взял тебе билет на самолет до Бреста.

– Что?

– Ты летишь завтра, терминал «Орли – Запад».

Эрван чуть было не впал в ярость, но вовремя вспомнил, что это первое, о чем он подумал с самого начала: Тьерри Фарабо мог оказать воздействие на другого заключенного спецбольницы, сформировав его образ мыслей; ученик освободился и продолжил череду убийств.

– Я взял только один билет, – добавил эльзасец. – Ты же не сердишься, что я с тобой не полечу. А еще я позвонил Мюриэль Дамас, заместителю прокурора, она нам пришлет полное досье.

Эрван представил, как приземляется в Бресте и снова видит трех мушкетеров. При одной этой мысли он почувствовал, как его охватывает необоримая усталость. Он должен поспать несколько часов, пусть даже придется принять рогинол,[112]и вернуть себе хоть подобие энергии.

– Какие новости от остальных?

– Тонфа по-прежнему в медэкспертизе. Сардинка обходит притоны наркош, ищет приятелей Анн Симони. Что до Мисс Барахолка, она наверняка вышагивает по набережным в ожидании, пока не откроются все заведения.

Крипо прозвал так Одри, потому что одежда на ней всегда выглядела так, будто хозяйка откопала ее на какой-нибудь деревенской распродаже. Единственное, что Эрван понял: несмотря на его советы, ни один из членов команды не отправился спать. И в результате решил поступить так же – отдохнет в самолете.

– Ладно. Поеду приму душ и сам покопаюсь, что там есть на Человека-гвоздя. Встретимся все здесь в девять часов.