– Я люблю тебя, Дар.

Сестра тихонько всхлипывает:

– А я тебя еще больше. – Она отпускает меня и поворачивается к выходу. – Позвони, когда приедешь в Равелло.

– Подожди, Дар, я должна тебе кое-что отдать.

Сестра берет с кухонной стойки перчатки:

– Какая красота! Спасибо тебе, Эмми.

Я опускаю руку в карман:

– И вот это тоже возьми.

Дария смотрит на медальон, который лежит у меня на ладони. Святой Христофор – покровитель путешественников, память о нашей покойной маме, самая ценная реликвия сестры. Она сжимает мои пальцы в кулак.

– Пусть останется у тебя. Я так хочу. И мама бы наверняка тоже со мной согласилась. – Дария целует меня в щеку и уходит.

Спустя еще десять минут я тискаю на прощание Царапку и, стоя у входной двери, в последний раз оглядываю свою маленькую квартирку, которая очень скоро станет называться Кармеллавиллем. Похлопываю по карману, чтобы почувствовать медальон и счастливую монетку Поппи, потом беру чемодан и выхожу из Эмвилла. Ухожу из своей старой жизни.

Равелло

Вечернее солнце окрашивает Салернский залив и крыши домов Равелло в розовые и золотистые тона. Даже не верится, что всего два дня назад я работала в пекарне в Бенсонхёрсте. А сейчас я здесь, сижу вместе с Люси, бабушкой и дедушкой на открытом воздухе и ем вкуснейшее жаркое из морепродуктов: тут тебе и моллюски, и сибас, и соус песто. Легкий бриз покачивает пламя полудюжины свечей. Моя бабушка Поппи в просторном халате лимонного цвета, а на шее у нее бусы, очень похожие на ярко раскрашенные пасхальные яйца. Парик расчесан, уложен и выглядит очень свежо, а сама она уверяет, что чувствует себя лучше некуда.

Люси потихоньку ворует моллюска из тарелки Рико, а я все думаю: стоит ли притворяться не пойми кем только ради того, чтобы нас полюбили? До того как отправиться вместе с Поппи в Италию, я даже не осознавала, насколько меня не устраивает собственная жизнь. Я могла бы до конца дней прозябать в Бенсонхёрсте и чувствовать себя более или менее счастливой. Но теперь я понимаю, что это все равно как постоянно ходить в прозрачной блузке и на шпильках. Если так уж непременно надо, то ладно, можно и потерпеть. Но, подчиняясь навязанному мне дресс-коду, я была бы на миллионы миль от себя настоящей. И думаю, кузина тоже со мной согласится.

Рико открывает вторую бутылку красного вина «Таурази ризерва», и Люси рассказывает о том, как она вывалила на головы родителям свои новости.

– Кэрол, естественно, выпала в осадок, а вот папа повел себя геройски. Кто бы мог подумать?

Рико улыбается:

– Самое ценное – стать свидетелем проявления человеческого достоинства.

Это звучит так по-немецки, что кузина недоуменно хмурится.

Поппи хлопает ее по руке и «переводит»:

– Рико хотел сказать, что твой отец совсем не такой высокомерный хмырь, каким ты его считала, и это очень здорово.

Мы все хохочем.

– Да? Ты это имел в виду? – Люси «дает пять» Рико. – И еще папа заявил, что старушка Кэрол непременно очухается, как только сможет встать на ноги.

– Возможно, – говорю я, а сама, не отрываясь, смотрю на Поппи, – твои родители и сами все знали и просто ждали, когда ты скажешь им правду.

У меня сердце часто колотится в груди. С того самого момента, как мы вчера приехали в Равелло, я не перестаю подкидывать в разговор намеки и жду, что Поппи признается мне, что они с Рико – мои родные бабушка и дедушка. Ну сколько можно скрывать правду? Наше время на исходе. И так уже сколько мы его потеряли.

Поппи, как будто не услышав намека в моей реплике, улыбается, отворачивается и смотрит на небо цвета манго.

– Я пятьдесят девять лет молила Бога об этом: еще раз увидеть закат в Равелло. А еще я мечтаю о закате в Тоскане. – Она поворачивается и смотрит в глаза Рико. – Прошу, развей часть моего праха в Треспиано, хорошо?

Рико гладит ее по руке:

– Все сделаю, как ты пожелаешь, mio unico amore.

Поппи вся так и светится от любви; она любит жизнь, но умирает. В это так трудно поверить. Эти двое заслуживают еще немного счастья. Мы все этого заслуживаем. Неужели она не хочет рассказать мне правду? Не хочет, чтобы я назвала ее бабушкой?

Рико поднимает бокал и, чтобы разрядить обстановку, произносит тост:

– За закаты… и, главное, за рассветы.

– Salute, – добавляет Люси.

Я дрожащей рукой чокаюсь со всеми и очень стараюсь не показать, как в глубине души расстроена.

– Доброй ночи, – говорит Поппи и встает.

Мне хочется закричать: «Постой! Объясни, почему ты все эти годы скрывала истину от меня и от моей мамы?»

Она уже почти ушла, и тут я не выдерживаю:

– Мы можем поговорить?

Поппи разворачивается, у нее в глазах вспыхивает искорка страха.

– Конечно, Эмилия, завтра мы обязательно поговорим. – Она машет нам рукой. – Пока-пока.

Я вскакиваю на ноги и заявляю:

– Я знаю, как все было на самом деле!

Время словно бы останавливается. Поппи очень медленно оборачивается. Смотрит на меня. Моргает: раз, второй.

Я делаю глубокий вдох и уже спокойнее спрашиваю:

– Но я хочу знать почему? Почему все именно так получилось? Расскажи мне. Прошу тебя.

Поппи прикладывает руку к груди, а Рико, сидя за столом, шепчет ей одними губами:

– Время пришло, mio amore.

Она смотрит на Рико, переводит обеспокоенный взгляд на меня, а потом разворачивается и исчезает на лестнице.

Слезы щиплют глаза, и я опускаю голову. Я так надеялась, что Поппи захочет меня признать. Рико теплой рукой растирает мне спину.

– Наша Поппи – принципиальная женщина, – поясняет он и тяжело вздыхает. – Боюсь, даже слишком принципиальная.

С лестницы доносится звук шагов, я поднимаю голову и вижу Поппи: она выходит на площадку на крыше, в руке у нее большой конверт из оберточной бумаги.

– Я хотела, пока Роза жива, сохранить это в тайне. Мне показалось, что так будет правильно. – Поппи смотрит на Рико. – Mein Ehemann несколько недель пытался меня переубедить. Пожалуй, он прав.

Она достает из конверта стопку скрепленных в верхнем правом углу печатных листов.

– Я написала это в гостинице, пока вы, девочки, гуляли по Венеции.

Я тяжело сглатываю:

– Так вот почему ты настояла на отдельном номере.

– Теперь ясно, – говорит Люси, – а то я думала, что ты надеялась замутить с каким-нибудь старичком.

Поппи в шутку хлопает ее по плечу и садится рядом со мной за стол: