её колкие слова заставляют меня на миг пожалеть, что я не бросила её умирать в Кирай Секе.

– Он – не Охотник, – огрызаюсь я. – Он – принц. Барэнъя Гашпар. И знаешь, что бы сделал с тобой его отец, если бы Гашпар не помог мне спасти твою жизнь? Он вырвал бы тебе все ногти, чтобы украсить свою корону, а потом перерезал бы тебе горло на полу своего пиршественного зала.

Котолин судорожно вздыхает; она выглядит не настолько подавленной, но это лучше, чем ничего.

– И всё же, какая выгода принцу от спасения волчицы?

Меня мутит, но я рассказываю ей всё: о том, как принесла королю обет, о графах и Охотниках, о Нандоре. В своём рассказе я опускаю всё о Йехули и моём отце – слишком больно говорить об этом вслух, и к тому же, расскажи я, это было бы предательством. Эти мгновения предназначены для меня одной, драгоценные, как последний уголёк на ложе из пепла. И я не могу проглотить стыд оттого, что оставила их за спиной. Когда я говорю о Нандоре, Котолин поджимает губы.

– Я пыталась убить его, – говорю я, поднимая свою четырёхпалую руку. Голос у меня дрожит. – Его кожа была сожжена до самых костей. Его кровь пролилась на пол. Но он просто помолился – и снова стал целым и невредимым.

И у него не было ни шрамов, ни следов жертвы, которые могли бы даровать ему такую силу. Всё, о чём я могу думать, – это его глаза, края которых всё ещё льдистые, белые, сияющие памятью о его смерти. Возможно, тот чёрный безмолвный миг, в который его сердце перестало биться, прежде чем Иршек вытащил его из воды, даровал ему большее благословение, чем любая пролитая кровь. Возможно, то, во что он верит о себе самом, – правда. Когда Вильмёттен обманул смерть, это тоже сделало его бессмертным, почти божеством.

– Если он настолько могущественный, не очень удачное решение – оставлять короля без охраны в ваше отсутствие, – замечает Котолин. – Что помешает Нандору занять трон прямо сейчас?

– Я, – отвечает Гашпар. – Если он займёт трон, пока я ещё дышу, он подорвёт сами основы всего того, за что борется. Патрифидский закон постановляет, что трон должен занять старший сын, законный. Но даже если он убьёт меня, его правление будет запятнано сомнениями и неуверенностью. Чего он действительно желает – так это того, чтобы я добровольно отступил, а затем прожил остаток жизни в изгнании и безвестности, пока он не убьёт меня уже позже, когда все забудут обо мне.

Чувствую себя так, будто из меня выскоблили гнев и ненависть, и все прочие чувства, кроме изнеможения. И страха.

– И тогда он сможет убивать язычников, как ему только заблагорассудится.

Гашпар кивает. Тишина окутывает нас, ветер ощетинивается мёртвой травой. Наконец Котолин говорит:

– Было бы намного проще, если б вы оставили меня умирать.

Сдавленно смеюсь.

– Ты всерьёз говоришь, что лучше бы король перерезал тебе горло?

– Нет, – говорит Котолин. Синяк на её щеке пульсирует фиолетовым. – Я говорю лишь, что вы легко могли бы меня бросить. Так бы поступила Вираг.

Мой рот безмолвно открывается, потом закрывается. Котолин отвернулась от меня, глядя куда-то вдаль, на облака, собирающиеся на горизонте словно толстые белые птицы. Думаю, что это – самое близкое к благодарности, что она вообще способна мне выразить.

– Король всё равно не сумел бы положить конец войне с помощью твоей магии, – говорю я. – Он не понимал, что видящая не может выбирать свои видения.

Губы Котолин дрожат.

– Это не совсем так.

– В каком смысле?

– Ну, иногда видения приходят, когда мы меньше всего их ожидаем, – медленно продолжает она. – Но есть способы призвать их насильно. Вот как отрезать себе мизинец… ты ведь помнишь, как Вираг иногда спускалась к реке.

Хмуро смотрю на неё, пытаясь вызвать воспоминание. Оно возвращается ко мне рваными кусками – лишь мелькание шести пальцев Вираг, её колени, почерневшие от речного ила. Белые волосы, паутиной разметавшиеся по воде. Чья-то рука на затылке.

– Да, – отвечаю я, чувствуя, как желудок скручивается от скользкой тошноты.

– Ну да, это не совершенный метод, но разве хоть что-то в магии богов работает совершенно? – Котолин проводит рукой по волосам. – Ты можешь задать вопрос, и, если предложишь достаточно себя в обмен – боги дадут тебе какой-то туманный ответ.

– Но не то всеведение, которое представляет себе мой отец, – говорит Гашпар, переводя беспокойный взгляд с Котолин на меня. – И этого недостаточно, чтобы остановить Нандора.

– Недостаточно, – соглашается Котолин, скривив губы, явно недовольная тем, что пришлось согласиться с Охотником.

Я опускаю взгляд, смотря на воду, на серое небо, отражённое в её мутной поверхности. Облака смывает вниз по реке. Тихо я говорю:

– Но турула – достаточно.

Ожидаю, что Котолин нахмурится, выругается, посмеётся над моим предположением. Но она лишь удивлённо изгибает бровь.

– Я думала, истории Вираг тебе отвратительны до мозга костей.

– Нет, я не испытывала отвращения к её рассказам. Только к тому, что приходилось их слушать раз за разом. И что они исходили из злого рта Вираг, – но, говоря это, сама не знаю, искренна ли я. Я ненавидела истории Вираг, потому что никогда не чувствовала, что они мне родные. – Как бы то ни было, это не имеет значения. Турул даст нам достаточно силы, чтобы остановить Нандора, если мы сможем найти птицу и убить.

Дыхание Гашпара учащается. Знаю, он хочет со мной поспорить, сказать, что Охотники искали веками, но так и не нашли ни следа, напомнить мне, как мы уже пытались найти турула и потерпели неудачу. Однако он молчит. Котолин недоверчиво моргает.

– Даже если это было бы правдой, почему ты считаешь, что сможешь найти турула? – Она раздувает ноздри, и на миг кажется, что снова пришли старые времена: её самодовольство, моя мрачность, вся связывающая нас история, полная оскорблений и вспышек синего пламени.

– Я не могу, – отвечаю я, переводя дыхание. – Но ты – можешь.

Идеальное лицо Котолин искажается от замешательства. Ей требуется мгновение, чтобы взгляд скользнул ко мне и вниз к воде, затем снова ко мне. Потом её черты становятся твёрже, а глаза похожи на кусочки льда.

– Не дай мне утонуть, – говорит она.

Я испытываю такое облегчение, что почти смеюсь.

– Что, если таков и был мой великолепный план – спасти тебя из рук короля, чтобы убить самой? Мне, может, и свойственна извращённость для такого дела, но никак не подобная предусмотрительность.

Котолин фыркает:

– Я едва ли могу винить тебя за желание отомстить.

И я