– Ильич?

– Юкико!

Крик был слабым, почти неслышным из-за грохота волн и ревущего шторма. Юкико сковало страхом. Она поняла, что удар молнии отбросил гайдзина, и тот рухнул в бушующую пучину океана.

– Ильич!

Юкико вскочила на ноги и побежала к башне. Касаясь меди, капли дождя шипели, как масло на сковороде. Юкико отступила, слишком напуганная, чтобы дотронуться до неё. Снова выкрикнув имя гайдзина, она увидела, как он на короткое мгновение заметался между вздымающимися бурунами и потянулся к ней. Океан обрушился на его дождевик, а летучая лиса, к которой он был пристегнут, потащила его вниз. Он цеплялся пальцами за поверхность воды, будто это могло хоть как-то помочь. Но тщетно.

Они вышли на улицу, на холодный осенний воздух, высокие, гордые, как лорды.

Джуру, закутанный в угольно-черный шелк, подпоясанный ярко-красным – цвета Торы – оби, на шее – новое нефритовое украшение. Йоши – весь в черном, в хакама и в шелковой куртке уваги безупречного кроя, длиной до бедер, волосы заплетены в тугие косы, змеями извивающиеся по спине. Парочка прогуливалась по бульвару, и Йоши приподнимал свою шляпу с разорванными полями, если кто-то поглядывал в их сторону.

Прекрасный день, чтобы чувствовать себя живым.

В верхней части города сегодня было куда более шумно, чем обычно – люди бегали взад-вперед, а между ними сновали бусимены. Джуру и не помнил, когда он видел их в таком количестве. Дворцовый путь заполнили грязные попрошайки и окутанные выхлопами моторикши.

Наняв обычного рикшу, они добрались до Доктауна. Йоши щедро расплатился с тощим водителем и вошел в помещение тату-салона. И там, раздевшись по пояс, они лежали в легкой прохладе, пока древний старичок Фушичо и его рябой сын готовили бамбуковые иглы и бутылки с данроанскими чернилами, чтобы причинить посетителям много боли и всё – во имя тщеславия.

Йоши хотел набить прекрасный портрет Бога Идзанаги, взбалтывающего острием копья бесформенный океан сотворения мира, который изливался из аппетитного изгиба его правой грудной мышцы к бедру. Джуру тоже добавил немного шика к своим клановым ирэдзуми, набив крупного красавца Тигра, который бродит по бицепсу, словно собираясь спрыгнуть с плоти юноши и разорвать мир в клочья.

С губ Джуру свисала трубка, и он нежно проводил языком по ее кончику, всасывая легкими прекрасный сине-черный дымок. Он знал, что ему не следовало сидеть на лотосе, знал, что на этот небольшой кайф ушли реки крови. Но уж слишком сильно у него зудело внутри последние несколько дней, хотя он вполне мог бы перетерпеть, если бы захотел. Он прислушивался к гулу на улице, к жужжанию лотосных мух в стропилах, и его накрывало тяжелым бархатом наркотического сна. Под знакомыми поцелуями лотоса все чувства притупились, язык стал толстым, неповоротливым. Он смотрел на своего любимого, который дрожал и дергался, когда иглы старика танцевали по его коже.

– Тебе нужно сделать Богиню Идзанами с другой стороны, – сказал он, указывая на грудь Йоши.

Старик резко поднял глаза и осенил себя знаком защиты от зла.

– Дым разъедает твой мозг, Принцесса. – Йоши дернулся, когда иглы старика возобновили свой танец. – Никогда не позволяй дракону управлять кораблем.

– Почему нет? – Джуру выдохнул в его сторону струю сладкого дыма.

– Какого черта я стал бы изображать Эндзингер на себе?

– Жизнь и смерть. Свет и тьма. – Он неопределенно махнул рукой в воздухе. – Симметрия, знаешь ли.

– Да ты безумнее шлюхи из Доктауна.

– Госпожа Идзанами не всегда была богиней смерти. – Джуру показалось, что рябой художник слишком сильно вонзал иглы, но его это не особо волновало. – Когда-то она была Матерью-Землей. Родила этот остров и еще семь. Не ее вина, что Бог Идзанаги не смог вытащить ее из Йоми. Не ее вина, что он бросил ее там в темноте.

– Ну тогда нарисуй ее на себе.

– Может, и нарисую.

– А я, может, найду себе мальчика, который не будет укуриваться, когда ему набивают тату.

– М-м-м, – улыбнулся Джуру, прикрыв темные, понимающие глаза тяжелыми веками. – Почему-то я в этом сомневаюсь.

Йоши окинул его взглядом и улыбнулся в ответ красивой искушенной улыбкой.

– Я тоже.

* * *

– Знаешь, я люблю тебя.

Они сидели на крыше трехэтажного многоквартирного дома в ожидании очередного раунда. Луну полностью скрывала пелена выхлопных газов, и на булыжные мостовые падала густая тень. Вокруг была такая тьма, которая погружает в чувство одиночества, даже если вы сидите, прижавшись к кому-то. Такая тьма заставляет вас взглянуть внутрь себя, ведь снаружи смотреть не на что.

– Хм? – Йоши сидел на краю сточного желоба, и его ресницы трепетали, как перья падальщика в предвкушении добычи. – Что ты сказал?

Если бы было светлее, Джуру мог бы увидеть его отсюда, сверху, даже со стороны Даунсайда. На холмах к востоку от дворца даймё, отчаянно пытаясь держать носы над линией вони, располагались дома богачей, и их благородные обитатели отводили глаза от убожества внизу, из-за которого красивые сады теряли цвет. Среди них стоял и дом его отца с высокими потолками и садами из гладкого камня, где он и его брат Казуя играли в детстве. Отец наблюдал за ними, толстое брюхо вздымалось, прикрытое кимоно из шелка кицунэ (всё только самое лучшее), лысина блестела от пота, когда он начинал переживать из-за денег, чести и имени.

«Семья, – говорил он. – В этом мире нет ничего важнее. Покажи мне друзей мужчины, и я расскажу тебе о нем. Но покажи мне сыновей мужчины, и я расскажу о его будущем».

За них с Казуя взялись, как только они научились ходить. Их учили, как вести себя среди знати Кигена, как управлять унаследованными родовыми поместьями. Их огромные сельхозугодья, скупленные отцом у бедствующих фермеров по бросовым ценам, теперь обрабатывали рабы-гайдзины. Джуру обручили, когда ему было тринадцать, с дочерью соратника семьи – пакт в надежде скрепить дружественные узы кровными. И, к своему непреходящему удивлению, Джуру обнаружил, что он совершенно потрясен, поражен до глубины души прекрасными темными глазами, пухлыми губами и гладкими, сладкими изгибами тела. Увы, не своей суженой. А ее брата.

Связь была краткой и ослепительно красивой. Но всё закончилось как всегда – их обнаружили. Не слуга и не невеста. Но его брат. Маленький Казуя наткнулся на них, потных, в тенях садового павильона. И бросился бежать, быстрый, как ртуть. Заливаясь соловьем, он всё рассказал отцу. В десять лет он был достаточно умен, чтобы понимать: единственный наследник будет гораздо богаче, чем младший сын. Отец побледнел, в гневе разорвал на себе кимоно и проклял Джуру как ублюдка, негодяя, который обесчестил семью.

«Чем я зслужил такой позор? – кричал он. – Такого сына, как ты?»

Джуру представил его сейчас – образ, который вытеснил все остальное, затмив улыбки и объятия в дни именин, гордость во время семейных обедов. С губ его летела слюна, когда, высоко подняв катану, он выгнал Джуру из дома, поклявшись убить его, если хотя бы его тень упадет на порог дома.