Безусловно, двору и кабинету Его Величества нынче нелегко.

Их лучший изиц… тьфу, язык сломать можно!.. лучший генерал ушел в бега и теперь, объявив себя чем-то вроде пророка, бродит со своим неуклонно увеличивающимся скопищем в южных степях и плавнях, формально принадлежащих Сияющей Нгандвани, но если знаешь то, что известно ему, губернатору, то карту, свидетельствующую об этом, лучше всего немедленно выкрасить и выбросить, а можно даже и выкинуть просто так, сэкономив на краске. Кстати говоря, именно его банды шкодничают на заводах и рудниках, растянутых вдоль линии железной дороги.

Еще один и-зи-цве… уф!.. с неудобопроизносимым именем, как выяснилось, ничем не уступающий беглецу и даже создавший, по слухам, вполне боеспособную армию, по необъяснимым причинам застрял в северных районах, не принадлежащих королевству даже номинально, и хрен его знает, чем он там занят. Во всяком случае, гонцы один за другим возвращаются с севера, принося почтительные отговорки, или съедаются крокодилами на обратном пути, и ясно только то, что перебрасывать войска в столицу и далее на юг этот… тьфу, кажется, уже сломал!.. Ситту Тиинка не намерен.

В такой ситуации необходимо объявить новый рекрутский набор, а он, глава Администрации, ни в коем случае не вмешиваясь во внутренние дела суверенного субъекта Федерации, готов оказать вновь формируемым подразделениям самую всеобъемлющую материальную и методическую помощь, о размерах которой лучше всего договориться в располагающей к полному взаимному доверию обстановке банкета, и Его Величество, а также и королевские министры, курирующие соответствующие ведомства, еще вчера были ознакомлены нарочным со списком желательных направлений предстоящей непринужденной беседы.

Пройдя к воротам, его благородие небрежно раздвинул копья, четко сдвинутые зверовидными лейб-сипаями, невнятно буркнул: «Пароль», вошел во двор и остановился, недоуменно прислушиваясь к голосам, исходящим из окон дворцового комплекса.

Назвать это песней означало бы взять грех на душу. Визгливые выкрики глушили друг дружку, смешиваясь в рвущий душу коктейль с гулкими ударами бубнов, завываниями дудок, зычным треньканьем однострунных триньг и совершенно уже выбивающимися за грань всякого понимания утробными звуками, заставляющими обоснованно предполагать, что там, внутри, в Зале Приемов, кто-то не абы как, а согласно заранее составленному плану целенаправленно мучит кошку.

Изредка, в моменты наиболее обостренного веселья, в глубинах дворца хлопали пистолетные выстрелы, и противный запах дымного пороха стлался над двором. После каждого выстрела толпа верноподданных, отгороженных от правительственных зданий солдатскими штыками, завистливо вздыхала.

Похлестывая стеком по голенищу, его высокоблагородие направился к парадным дверям Великой Хижины, но войти не сумел. Из темного квадрата, смеясь и пошатываясь, выпорхнула в мир пышноволосая гурия лет пятнадцати, с разбегу вонзилась в подполковника, подпрыгнула, чмокнула остолбеневшего главу планетарной Администрации в нос и рапидными прыжками помчалась по периметру Дворцовой площади. Вслед за ней, оголтело бренча жестяными медалями, выскочил черноусый абориген, пьяный вдрабадан, но не настолько, чтобы не обогнуть возвышающуюся на пороге живую гору. Судя по мычанию, в данный момент он был юным оленем, преследующим важенку по пушистым торосам, но полы шикарной министерской накидки-курью смиряли вольный порыв самца, и спустя три с половиной шага обширная лужа оольей мочи стала местом его отдохновения. Через открытые двери еще сильней понеслись топот, визг, бессвязный вой и хрюканье королевского сводного оркестра.

Обглоданная курья ножка устремилась из окна в лицо подполковнику действительной службы, но была изловлена на лету одним из вельмож, менее приближенных к телу и потому алчно маящихся под окнами.

— Эт-то что такое? — осведомился его высокоблагородие.

— Д-д-т-тень Независимости ликуем, — на вполне недурной лингве сообщил куролов, преданными глазами поедая Большого Могучего. — Т-т-да. Тень святой, долгожданной нашей Независимости…

Пьют, догадался Эжен-Виктор Харитонидис, скучнея.

А что поделаешь?

— Ну, за Родину, — сказал он.

Решительно вошел. И с первого взгляда понял, что двор Его Величества по поводу знаменательной даты преуспел весьма: атмосфера в Зале Приемов была до того плотной, что улетучиваться в открытые окна не собиралась вообще, усугубляясь кряканьем, уханьем, вяканьем и страстным блеяньем многократно обладаемых пери на фоне хитов сезона в исполнении джаз-банда под руководством маэстро Реджинальда Кпифру…

Оргазм.

И маразм.

Глава Администрации развернулся к двери. Которой не оказалось. Яркий квадрат надежно скрылся в резвящемся мраке. А при попытке продвижения на ощупь под каблуком немедленно охнуло что-то мягкое.

— Злой ты, — всколыхнувшись, сообщило оно, и по характерному пришепетыванию глава Администрации опознал голос его превосходительства министра обороны. — Вот придет М'буула М'Матади, все ему расскажу…

Дверь, впрочем, оказалась неподалеку. Она была распахнута настежь, и возле нее, полтора шага не добредя до двора, увлеченно справлял малую нужду Его Величество Муй Тотьяга Первый, по воле Тха-Онгуа и решению совета директоров Компании — Подпирающий Высь король Сияющей Нгандвани, суверен Валькирии и полномочный представитель ее в верхней палате парламентской Ассамблеи Галактической Федерации. Стараясь изо всех сил, владыка, тем не менее, никак не мог завершить процесс, в силу чего по ходу дела развлекался, то прицельно направляя журчащую струйку на косяк, то широким веером осеняя раболепствующую у порога знать второй свежести…

— А я тебя знаю, — счастливым тоном поимевшего банан гоминида проинформировал Подпирающий Высь, с определенным затруднением сфокусировав взгляд на Харитонидисе. — Ты хоро-оший. Ты нас спасешь. Дай я тебя поцелую…

Именно в этот миг у господина подполковника застучали в висках крохотные молоточки. И уже не захотели умолкать. Ни в мягко плывущих сквозь зной носилках, ни в прохладных коридорах миссии, ни в родном кабинете, где с шестнадцати ноль-ноль начался прием посетителей.

Не радовало ничто. В том числе и доклады.

Особенно последний.

"Они ползли, как мошкара. Они дрались, как бешеные кошки, — говорил молоденький сержантик губернаторской гвардии, только этим утром вернувшийся с излучины Ррийа, где его отделение отбило у дикарей взятый ими три недели тому рудничный поселок. — Все молодые. Стариков мало.

— Пленные?

— Пятеро.

— Что они сказали?

— Я спросил их, почему они взбунтовались против своего короля и зачем вышли на большую дорогу. Они не захотели объяснять… Они захватили рудничный поселок и жили там три дня. Они обесчестили всех женщин, даже старух. Если мужья сопротивлялись — убивали. Отбирали все ценное — еду, одежду, стеклянную тару, если у кого была. Но больше всего меня поразило не это. Такое бывает часто. Но они убили пятерых землян. Мастера, технолога, маркшейдера… А остальных взнуздали и катались на них, как на пони. Это удивительно. Так раньше никогда не было — поднять руку на землян! Я спросил одного, почему они решились. Он ответил быстро и уверенно, что их бог, Тха-Онгуа (сержантик-эвестиец произнес «Ха-Охуа»), захотел, чтобы Твердь и все на Тверди принадлежало им. А Могучие («то есть мы с вами, господин подполковник») должны или уйти, или стать их младшими братьями. В следующей жизни. А в этой — искупить свои грехи перед старшими. Такова воля их бога, господин подполковник. И вот еще что, — сержантик вскинул растерянные глаза, — эти пленные были королевскими сипаями. Все сипаи, даже командиры, перешли на сторону дикарей, как только те появились. — Лицо его сделалось жестким. — Все пятеро ночью пытались бежать и были убиты при попытке. Я думаю, ваше высокоблагородие, что господин Руби прав… — Он осекся и умолк.