В Октябрьском зале проходил Второй показательный процесс. Военная коллегия Верховного суда СССР рассматривала дело Московского параллельного антисоветского троцкистского центра.

Илья на процессе не присутствовал. Ему было поручено переводить стенограммы на немецкий. За перевод на европейские языки засадили несколько десятков человек. Хозяин приказал, чтобы материалы публиковались сразу во множестве газет, по всему миру. Илью тошнило от этих текстов, он работал по пятнадцать часов в сутки, хотелось на воздух.

Большая Дмитровка теперь называлась улицей Эжена Потье, героя Парижской коммуны, автора текста «Интернационала». В честь празднования в феврале 1937-го столетия со дня гибели А.С. Пушкина ее собирались переименовать в Пушкинскую. Поэта связывало с Большой Дмитровкой единственное, смутно известное событие. В каком-то доме на этой улице Александр Сергеевич проиграл карточному шулеру большую сумму и потом несколько лет выплачивал долг частями.

«Инстанция желает приплести и Пушкина к своим грандиозным драматургическим творениям, – думал Илья. – Улица, на которой под номером один стоит здание сталинского театра, Дома союзов, должна носить имя автора „Бориса Годунова“ и „Маленьких трагедий“. В сталинском театре начался второй акт. Как же все-таки определить жанр? „Большие трагедии“? Для трагедии слишком комично, для комедии слишком трагично. Судилище закончится настоящей, а не сценической смертью главных действующих лиц. Что это? Мистерия? Издевательская буффонада?»

Илья медленно шел по утренней Дмитровке. Улица была оцеплена с обеих сторон, его пропустили, когда он показал красное удостоверение. Он сам не знал, зачем вышел из дома на сорок минут раньше, отправился на службу кружным путем, мимо Дома союзов. Наверное, хотел убедиться в реальности происходящего.

Флажки, иностранная речь, спины в добротных заграничных пальто напоминали, что внешний мир по-прежнему существует, он большой, в нем обитает множество людей, они могут пересекать границы, уезжать и возвращаться. Они сыты, хорошо одеты. Они вольны выражать свое мнение без страха быть уничтоженными.

С тыльной стороны здания, у служебного входа, чернели «воронки». В них привезли главных героев действа, всего семнадцать человек. Судя по стенограммам первых двух дней, они выучили свои роли назубок, играли мастерски, согласно теории Станиславского полностью перевоплощались в убийц, террористов, кровавых заговорщиков и вредителей.

Совсем недавно, в августе 1936-го, прошел первый акт буффонады, показательный процесс по уголовному делу троцкистско-зиновьевского центра. Главными действующими лицами были старые большевики Зиновьев и Каменев. Хозяин начал готовить их к премьере задолго до августа 1936-го. Ссылал, возвращал, сажал, выпускал, исключал, назначал, снимал.

XVII партсъезд в январе-феврале 1934-го стал чем-то вроде генеральной репетиции перед грядущей премьерой. Старые большевики-оппозиционеры, соратники Ленина – Зиновьев, Каменев, Бухарин, Рыков, Томский, Преображенский, Пятаков, Радек публично каялись в прошлых своих заблуждениях и клялись в верности Сталину. Все выступавшие пели панегирики Великому Вождю, бешено аплодировали ему, но при тайном голосовании против Сталина проголосовало двести семьдесят делегатов, то есть каждый четвертый. Против Кирова – только три голоса. Таким образом, был подписан смертный приговор им всем, и в первую очередь Кирову. Впрочем, если бы все до одного проголосовали за Сталина, ничего бы не изменилось, точно так же, как если бы все проголосовали против. В любом случае они были обречены.

Остроумец Радек когда-то сказал: «Мы, большевики, покойники на каникулах». Теперь каникулы закончились.

Когда шел первый процесс, Радек захлебывался публичными проклятиями в адрес подсудимых. Он был талантливый болтун-пропагандист, он мог бы пригодиться Хозяину, стать советским Геббельсом. Но это не имело значения.

Пятаков требовал, чтобы ему дали возможность лично расстрелять Каменева, Зиновьева и всех оппозиционеров, включая его бывшую жену. Он строчил статьи в «Правду», не уступая в красноречии журналисту Радеку.

Георгий Пятаков был неплохо для большевика образован – реальное училище в Киеве и целых три курса экономического отделения юридического факультета Петербургского университета. Он отличался деловой хваткой, во время раскулачивания по жестокости мог сравниться только с Молотовым и Кагановичем, легко переступал через горы трупов, давно перешел в сталинскую реальность, но это не имело значения.

На заводах и фабриках, в школах, вузах, конторах людей собирали на митинги, заставляли слушать и произносить бесконечные заклинания о смердящих трупах. По всей стране женские и мужские голоса орали: «Расстрелять, как бешеных собак!». Люди верили, что если орать, голосовать, проклинать врагов, молиться товарищу Сталину, то можно уцелеть. Но и орущих брали, и молчавших, и тех, кто работал изо всех сил, и тех, кто ничего не делал. Вот поэтому Илья так ненавидел вопрос «За что?». Вопрос-ловушка.

В августе 1936-го Каменев, Зиновьев и остальные подсудимые признались публично, письменно и устно, что организовали убийство Кирова и готовили убийства Сталина, Кагановича, Ворошилова. Список потенциальных жертв был заранее составлен Инстанцией. Имени Молотова в нем не оказалось, и Вяча сильно испугался. Он ждал ареста со дня на день, в кулуарах шептались, что Молотов якобы возражал против смертных приговоров, за кого-то заступился, разгневал Хозяина. Работала обратная логика сталинской реальности. Кандидатом в покойники становился не тот, кого хотели убить террористы, а тот, кого они убивать не собирались.

Вяча ни за кого никогда не заступался, на протоколах допросов писал: «Бить, бить, бить, пытать, пока не признается», ставил свою подпись под расстрельными списками, где перечислялись тысячи фамилий ни в чем не повинных людей, и добавлял еще фамилий, вычеркивал приговор «10 лет», писал три заветные буквы: ВМН. Высшая мера наказания.

В те дни Молотов бродил по кремлевским коридорам бледной тенью, он похудел, сгорбился, лицо стало серым, как будто сквозь кожу проступил его внутренний состав – твердая пористая пемза. Илья, встретившись с ним, взглянув близко, подумал, что, если станут расстреливать Вячу, пуля отскочит, посыплется каменная крошка.

Но ничего не случилось. Верного Вячу Хозяин просто слегка припугнул, взбодрил. Когда готовился второй процесс, Вяча выпрямился, пополнел, порозовел, припомнил, как в 1932-м, во время его инспекционной поездки в Кузбасс, машина съехала в кювет. Вот, пожалуйста, чем не покушение на жизнь товарища Молотова? Разбитая дорога, дождь, слякоть, все это заранее организовали троцкисты-заговорщики. Ежовские беркуты быстро отыскали шофера, директора гаража, еще каких-то кузбасских руководителей и хозяйственников. Все признались, что являются членами террористической организации и по поручению Троцкого готовили покушение на товарища Молотова. Всех расстреляли.

Конечно, Вяча заслужил право войти в почетный список потенциальных жертв троцкистов-террористов. Главные персонажи второго акта Радек и Пятаков признались, что и Молотова тоже готовились убить. Впрочем, присутствие в списке не давало никакой гарантии. Имя Орджоникидзе значилось во всех списках, но все равно он был обречен.