– Да, – очень серьёзно сказала Ирина Ивановна. – Во храме, честь честью. С благословением. И до конца. Понимаю, что ты хочешь мне сказать, Миша… И сама б хотела тебе ответить тем же. Просто не могу пока. Знаю, что ты уже мне дорог, и беспокоюсь о тебе, и забочусь. И… и… и давай не испытывать судьбу, ладно? Как Господь судил, так и будет. Хочу я, чтобы у тебя всё было б хорошо, чтобы жив ты остался, при ногах, при руках, целый, невредимый… Бога об этом молю, чтобы защитил бы тебя и оборонил… и молитвы читаю, что ни день, и во храм хожу, хотя тебе и не говорила… Вожди наши – их Господь безверием покарал, ну а я иная… врать тебе в этом не буду…

Комиссар растерянно слушал.

– Вожди наши, они да… с Богом-то да со священством они крутенько… ну так попы и сами виноваты…

– Не о попах речь, Миша. А о Господе. Иерей может и грешен быть, и недостоин даже – все мы грешники. А Господь – Он поругаем не бывает.

– Наверное… – медленно сказал Жадов. – Ох, товарищ Ирина… когда тебя вижу, когда говорю с тобой… вот честное слово, и про мировую революцию забываешь… и мысль одна – вот забрать бы тебя, вот согласилась бы ты, да и отправиться куда-нибудь подальше, в тихое место… дом завести как у людей, хозяйство… я же не люмпен какой, я мастер, на любых станках могу, и точность дать, и припуск… жалованье всегда хорошее было… я б работал, ты б учительствовала…

– И никаких революций… – шепнула Ирина Ивановна. Голова её опустилась, глаза предательски заблестели.

– Когда я с тобой, то кажется мне, что и никаких революций не надо…

– Но это ж неправильно. – Ирина Ивановна собралась с силами, взглянула комиссару в глаза: – Справедливость – великое дело, Миша. Я и впрямь долго учительствовала, в полковой школе работала, в кадетском корпусе… я ж не барынька какая… Справедливость нужна, без неё никуда. Потом уж и о доме думать. Но я с тобой буду, ты не сомневайся. Ты только меня не торопи.

– Не буду, – пообещал Жадов. Глаза у него сделались совершенно счастливые. – Вот поверишь ли, нет, а никогда не бывало со мной такого… и гулял, и веселился, а всё оно не то… пустое… нет ничего внутри… а тут глаза закрываю – а там ты…

Ирина Ивановна улыбнулась.

– Буду тебя хранить, Миша. Уж как сумею.

…Стучали колёса. Эшелон шёл на юг.

Телеграмма от Яши догнала их уже в Москве.

«ИНЦИДЕНТ РАЗРЕШЁН ТЧК ВМЕШАТЕЛЬСТВОМ ТОВ ЯГОДЫ ЗПТ ОДНАКО ПРОЯВЛЯЙТЕ ОСТОРОЖНОСТЬ ЗПТ ВОЗМОЖНЫ ДЕЙСТВИЯ КОНТРРЕВОЛЮЦИОННОЙ АГЕНТУРЫ ТЧК АПФЕЛЬБЕРГ»

– Ай, Яша, ай, молодец, – усмехнулся комиссар. – Всё сказал, но так, что не придерёшься. «Контрреволюционная агентура», и всё тут. И гадай, о чём это он.

– Так чего ж тут гадать, повернутся дела иначе – и сделается тот же Бешанов той самой «контрреволюционной агентурой, пробравшейся в органы правопорядка для их дискредитации», – ответно усмехнулась Ирина Ивановна.

– Именно, – согласился комиссар. – Во всяком случае, жаловаться товарищу Троцкому этот твой Бешеный не побежал.

– Ох, и бесится же он теперь…

– Бесится. Я-то видел, он и впрямь тебе из спины ремней бы нарезал… – очень серьёзно сказал Жадов. – Теперь на самом деле думаю, что прав был Яша. Нельзя его было в живых оставлять. Семь бед – один ответ, товарищ Ирина Ивановна, а не стояла б у нас эта тень за плечами.

– Да он языком больше молол, Миша. Меня вот больше второй беспокоит, Костя…

– Так он и впрямь твой ученик?

– Бывший. – Ирина Ивановна опустила голову. – Я учила этот возраст… с седьмой роты начиная… и по самую старшую… пока всё не началось.

– Ну да, – помрачнел комиссар. – Задали эти кадеты нам задачку… дрались отчаянно, хотя ещё сущие мальчишки. И царя бывшего из заключения выдернули…

– Они это могут, – без улыбки кивнула Ирина Ивановна. – А Костя Нифонтов… не знаю, как он тут оказался. Я вообще не знаю, что с корпусом случилось, кроме лишь того, что из города они ушли.

– Ушли? С боем пробились! Там вообще мутная история была, похоже, рабочие с «Треугольника» им помогли, дуралеи бессмысленные.

– Едва ли такие уж «бессмысленные», Миша. Далеко не всем нравилось то, что «временные» германцев позвали. И что погромы начались.

Жадов только рукой махнул.

– Несознательные они ещё, хоть и пролетариат. Сундук с добром, дочери приданое… а о справедливости для всех даже и не думают.

– Они люди, – с лёгким укором заметила Ирина Ивановна. – Обычные люди. А людям свойственно заботиться о своих детях; в том числе и дочерям приданое собирать. А товарищи Ленин с Троцким хотят, чтобы все вмиг бы сделались такими же убеждёнными, как они сами. Сам понимаешь, не бывает такого. Постепенно надо, как товарищ Благоев говорил. Эх, всё-то наперекосяк пошло… теперь наломают дров.

– Каких дров?

– Да таких. Хлеба в Питере уже, считай, нет. Только и остаётся, что продразвёрстку вводить.

– Помню, – помрачнел комиссар. – Вы с Благоевым говорили, что мужики поднимутся, в топоры пойдут…

– А товарищ Троцкий только и заявил, что «мы ответим на это самым беспощадным террором».

Жадов отвернулся.

– Ну, мне это тоже не нравится, – признался он. – Мужик, он, однако, пока ещё не слишком сознательный. Хлебом делиться не хочет с пролетариатом, не понимает, что без рабочих так бы и прозябал в кабале. Но «беспощадный террор»… перегибает Лев Давидович палку, как есть перегибает.

– Перегибает. Поэтому, товарищ комиссар, у нас задача – сохранить батальон как боевую единицу. Благомир Тодорович слишком уж прекраснодушничал, всё надеялся на дискуссии, на убеждение, на слово… точно сам верил во всё это.

– Конечно верил! Как же иначе? – изумился простодушный Жадов.

Ирина Ивановна тяжело вздохнула.

– Погнали Россию к счастью штыком да прикладом, Миша. А так нельзя. Поэтому и будем мы сражаться за революцию, за истинную революцию, которая для людей, а не для теории.

– С «беляками» мы будем сражаться, – буркнул комиссар. – С настоящей контрой. Которая Россию хочет буржуям вернуть, иностранцам распродать…

Ирина Ивановна только рукой махнула.

– Они, конечно, враги, – сказала серьёзно. – Но они ведь тоже России добра хотят, по-своему.

– Всех-то ты понять да простить хочешь…

– А если не понимать, Миша, то очень быстро окажешься там же, где Лев Давидович, – «ответить беспощадным террором». Уже говорила тебе и снова скажу: люди – они не скот, чтобы их железной рукой к счастью, как это понимают два-три человека, даже если эти двое или трое думают, что лучше других знают,