Приготовила ужин, покормила Варвару, которая сделалась совсем домашней (и, несмотря на это, не чуяла человеческих переживаний, терлась о ноги и мурлыкала, глупая).

Потом Зоя Ипполитовна легла. Свет был выключен, и белесая летняя ночь сочилась в окна. Варвара повозилась в ногах и затихла.

Зоя Ипполитовна думала. Совершенно беспощадно. О том, какая она дура.

— Да-да, именно старая дура, хотя это совершенно некультурный термин!..

Если разобраться, что он такого сделал, этот веселый и бесхитростный Бубенчик? Ну не сдержал слово, пальнул в крысенка. Но не со зла, а от обиды, страха и отвращения. Ведь столько натерпелся в плену у этой шпаны!..

Она-то хотела иметь в друзьях этакого юного рыцаря без страха и упрека. А он обыкновенный мальчишка. Тем и хорош… Ее ненаглядный Ревчик тоже не был героем. Тоже боялся хулиганов, прятал дневник с двойками, чтобы не влетело от отца… И тоже не всегда верил ее сказкам.

Генчик разве виноват, что догадался? И что сгоряча выпалил ей это? Сама виновата, довела ребенка, старая карга… И теперь-то что?

Раньше был в жизни лучик — ожидание, что придет новый день и опять появится неугомонный Бубенчик… Больше уже не появится…

Нет, так нельзя! Утром она позвонит знакомому автослесарю Сене. Сеня починит «Запорожец». И она поедет на улицу Кузнечную. Найдет Генчика и скажет: «Мы оба вели себя крайне глупо. Давай больше никогда не ссориться. А был или не был на свете капитан Сундуккер — это разве так важно? Для нас-то он есть…»

С этой мыслью Зоя Ипполитовна уснула. С ней же и проснулась.

Но дальше все пошло не так, как задумано. Жена слесаря Сени сказала по телефону, что муж уехал в командировку. Добираться до Утятина на трамвае, с пересадкой, это не для старых инвалидных костей. Да и… хорошо ли это — ехать к мальчишке и, по сути дела, просить прощения? Правильно ли? Он, пожалуй, возомнит о себе бог знает что…

Небось посидит дома, а потом прибежит сам, не выдержит. Конечно, она его простит, но надо будет сделать это, не теряя достоинства.

Так размышляла она до полудня. И ждала. И представляла, как Бубенчик станет на пороге — взъерошенный от быстрого бега, неловкий от виноватости, с нерешительной и выжидательной улыбкой. И она скажет суховато:

«Ладно уж, входите, сударь, если пожаловали. Поговорим».

Она так и сказала (с замершим от радости сердцем), когда послышалось в дверях частое мальчишечье дыхание.

Но это был не Генчик. Чужой мальчишка.

На нем была старая зеленая майка, обвисшие спортивные штаны. А сам — чумазый, со щетинистой стрижкой. Смотрел исподлобья.

Он сказал будто через силу:

— Здравст… вуйте…

— Здравствуй! Тебя Генчик прислал? — это вырвалось у Зои Ипполитовны само собой. И тут же мысль: при чем здесь Генчик? Это же один из его врагов!

Но мальчик кивнул:

— Да… — Потом сердито дернул головой. — Нет! Я сам… Но я от него. Дайте кусок от пластинки. Я ее склею.

— Какой кусок?

— Генчик сказал, что он у вас…

Зоя Ипполитовна вспомнила: да, он в самом деле выложил тогда на стол осколок пластинки. Сердито так, со стуком. И она убрала его на кухонную полку. Машинально.

Там осколок и лежал. Зоя Ипполитовна принесла его. Все это она делала со смутным ощущением, что подобные события уже были. Или сон такой она недавно видела и теперь вспоминала… По крайней мере, в поведении мальчика была какая-то предсказанность.

— Вот этот кусок. А остальные, значит, у тебя?

— Да… — Он взял осколок и той же рукой сердито провел под носом.

— И что же теперь? Ты всерьез надеешься склеить пластинку?

Он опять сказал глухо:

— Да.

— Извини, но, по-моему, это безнадежное дело.

— Безнадежное для тех, кто не умеет… — В хмуром его голосе скользнуло превосходство.

— А ты умеешь?

— Умею! Меня дедушка учил. Он был мастер на это.

— Вот как… Ну, попробуй… — И не удержалась: — А зачем тебе это? Чтобы искупить вину перед Генчиком?

Он зыркнул угрюмо:

— Я ни в чем не виноват! Я же его тогда освободил…

— Ну, допустим… А зачем берешься за склейку?

Мальчик поднял голову. На миг с глаз сошла хмурая пелена. Он сказал ясно и дерзко:

— Неужели вы не понимаете? Я хочу с ним подружиться, вот и все.

Ей стало неловко за себя.

— Может быть, и понимаю… А если пластинка все-таки не склеится?

Он ничего не сказал. Двинул плечом и ушел, тихо прикрыв дверь.

Странный мальчик…

Пластинку, конечно, не отреставрировать, это слишком ювелирная работа. Если даже все куски безошибочно склеятся, игла патефона все равно будет прыгать на швах и скоро диск развалится снова.

Интересно, к кому он понесет пластинку, если все-таки починит? К ней или к Генчику? Скорее всего, к Генчику. «Я хочу с ним подружиться»… Возможно, они подружатся, если даже ремонт не удастся. Хотя очень они разные…. Впрочем, разные по характерам люди чаще всего и сходятся. Она и Ревчик тоже были совсем не похожие, а ведь водой не разольешь…

…Но если пластинка склеится, Генчик обязательно принесет ее сюда. Хотя бы для того, чтобы гордо сказать: «Вот, возьмите, пожалуйста. Она снова целая…»

Ох, если бы пришел…

Нет, едва ли это случится. У всего хорошего в жизни бывает конец. Наступил конец и странной дружбе старухи и мальчугана. Долго длиться она все равно не могла. Слишком уж это вопреки природе.

Зоя Ипполитовна пришла в комнату с портретом. Понимающе, но без особого сочувствия смотрел из облезлой рамы капитан Сундуккер. С грустной, чуть заметной улыбкой глядел с фотографии Тима Ревчик — издалека, из глубины времени…

Бригантина стояла теперь под портретом.

Зоя Ипполитовна погладила тонкий планшир фальшборта. Вот и все… Несколько лет трудилась над маленьким, но почти настоящим судном. Можно сказать, видела в этом смысл жизни. Прогоняла от себя мысли, что это всего лишь игра. Не хотела думать о том, что будет, когда кончится работа.

Но не думай или думай, конец все равно — вот он. Бригантина «Я больше не буду» готова полностью и даже совершила плавание. Мало того, она сделала ей, глупой тетке, подарок — подружила с Генчиком. И уж, конечно, не модель виновата, что дружба оборвалась.

Зоя Ипполитовна опять погладила планшир. Взяла с капитанского мостика синего пружинчика, побаюкала в ладони. «Только ты и остался…»

Затем она сварила на обед вермишелевый суп, но есть не стала, а лишь покормила неприхотливую Варвару.

После обеда она разбирала в ящиках бумаги. Выбрасывала старые письма и квитанции. Наткнулась на тетрадку со стихами, которые сочиняла в молодости. Стихи были глупые. Она скомкала тетрадь, чтобы тоже отправить в мусор. Но пожалела. Расправила опять и спрятала на дно ящика. Дочери потом найдут и лишний раз убедятся, какой сентиментальной дурой была их мамаша. Ну и пусть. Что было, то было…