— Ты думаешь, этот изъян присущ только женщинам? — Искренне удивился я. — А я-то, болван, всю жизнь думал, что это — только моя проблема!

— А ты уверен, что ты — не женщина? — Заливисто расхохотался Марлон Брандо. Я задницей почувствовал, как внезапно спало напряжение. Странно: стоило мне признаться в собственной слабости, и Афина тут же расслабилась и засияла, словно весеннее солнышко. Впрочем, я уже не раз замечал, что окружающие начинают есть у тебя из рук, стоит только несколько раз публично назвать себя идиотом — при этом даже совершенно не обязательно быть искренним!

— У меня имеется ряд неопровержимых доказательств, предъявлять которые не стану, дабы никого не шокировать. — Улыбнулся я. Марлон Брандо неодобрительно покачал головой.

— Ну вот! И ты еще хочешь, чтобы я бродила с тобой в темноте, облачившись в беззащитное женское тело! — Проворчала она. И вдруг махнула рукой и неудержимо расхохоталась, лицо Марлона Брандо исказилось в гримасе смеха, а когда он отсмеялся, я с восхищением обнаружил, что вижу пред собой настоящую Афину — во всяком случае, именно такой я ее запомнил.

— Спасибо. — Искренне сказал я. — Я буду вести себя достойно: не употреблять бранных слов, не хлопать тебя по заднице, и все такое… Я вообще очень интеллигентный молодой человек!

— Могу себе представить! — Снова рассмеялась она. — Сказать по правде, у меня случайно получилось. Оказывается, когда смеешься от души, трудно сохранять контроль за собственной внешностью… Знаешь, у тебя редкий дар поднимать мне настроение. Никогда еще мне не было так весело, да еще и рядом с моим злейшим врагом!

— Ты ведь и сама знаешь, что говоришь ерунду, да? — Мягко спросил я.

— Ну да, сейчас ты в очередной раз скажешь, что никакой мне не враг, и уж тем более не «злейший»… — Вздохнула она. — Тем не менее, факт остается фактом: мы уже сражались, и твой ветер чуть не превратил в щепки моего беднягу «Бристоля»… и даже если мы оба решим, что с нас хватит, нам все равно предстоит сражаться в самую длинную ночь этого последнего года, и здесь уже никто ничего не изменит!

— Знаешь, — задумчиво сказал я, — если бы я был абсолютно уверен, что ничего нельзя изменить, я бы не пришел к тебе в гости, Паллада. Я люблю делать глупости — что правда, то правда! — но в последнее время мне надоело это занятие. Поэтому я и не откликнулся на твое приглашение сразу же — думаешь, мне не хотелось?

— Но ты ведь отказался принять предложение Одина и сыграть в эту игру на нашей стороне! — Сердито сказала она. — Хочешь сказать, что передумал? Или снова будем толочь воду в ступе?!

— Не самое бессмысленное занятие! — Улыбнулся я. — Просто никто не пробовал делать это достаточно долго — даже алхимики, которые каких только глупостей не натворили в поисках своего философского камня… Что касается предложения Одина, оно мне не нравится. Не могу объяснить, почему… вернее, могу, наверное, но не сейчас. Я ведь сплю и вижу сон — ты не забыла?

— А почему бы тебе не прийти ко мне в гости по-настоящему? — Спросила Афина. — Тебе ведь не составит труда преодолеть это расстояние? Во всяком случае, Улисс хвастал, что твой ветер донес его сюда за несколько секунд…

— Это был не ветер, а смерчик, и не мой, а Джинна… Но знаешь, мне почему-то спокойнее приходить сюда во сне и думать, что это — всего лишь пустое сновидение…

— Никакое не пустое! — Сердито сказала она. — Если бы оно было пустое, я бы не видела тебя перед собой… Да ты и сам это знаешь, просто упрямо цепляешься за свои детские представления о том, что сон — это только сон, и ничего больше.

— Твоя правда. — Равнодушно согласился я. — Что ж, может быть, я еще заявлюсь сюда «по-настоящему», как ты выражаешься — почему бы и нет… А кстати, зачем ты меня приглашала, Паллада? Неужели только потому, что я поднимаю тебе настроение? Или вы боялись, что я споюсь с Локи и хотели меня отговорить? А ведь я бы с ним, пожалуй, действительно спелся — если бы он возмутился и захотел отобрать у меня свои маршальские погоны: мне чертовски надоела вся эта затея с дурацкой «Последней битвой» и армией «мертвых духом»… Они поклоняются мне, знаешь ли… И уже спорят между собой, потому что никак не могут решить, чей способ поклоняться лучше. Скоро, того гляди, драться начнут… Можешь себе представить?

— Я-то как раз могу. — Усмехнулась она. — Сам понимаешь, у меня всю жизнь были схожие проблемы… А ты все еще хочешь получить ответ на свой вопрос?

— Хочу… если только это будет правдивый ответ.

— И то, и другое — вот тебе самый правдивый из моих ответов! Конечно, мне не хотелось бы, чтобы ты сговорился с Локи — сам посуди: разве могла я вести себя иначе! Но дело еще и в том, что мне действительно нравится с тобой говорить. У меня никогда не было друзей: у богов их не бывает, ты и сам должен это знать! Мы слишком погружены в себя: в свое могущество и одиночество… Пожалуй, этот хитрец Один действительно мог бы стать мне другом, если бы мы встретились в лучшие времена. Сейчас мы можем быть только товарищами по несчастью… А ты мог бы стать лучшим из моих друзей — если бы не был врагом!

— Спасибо. — Улыбнулся я. — Могу еще раз сказать, что никакой я не враг — ни тебе, ни кому-то еще… Ладно, не буду!

— Улисс сказал мне, что твои люди иногда называют тебя по имени. Тебя действительно зовут Макс?

— Вроде бы, да… — Задумчиво протянул я. — Но это — не то имя, которое Один может сообщить своим рунам: не подействует! Все вокруг то и дело твердят, что оно не настоящее.

— А я не затем спрашиваю. Просто надо же мне тебя как-то называть…

— Называй. — Согласился я.

— Ты думал о том, что с нами случится? — Неожиданно спросила Афина. — Я имею в виду — после этой проклятой Последней Битвы? С тобой, с Одином, со мной, со всеми остальными богами… с твоими людьми, в конце концов. Мы умрем навсегда, или…

— Откуда мне знать? — Я пожал плечами. Вообще-то ситуация складывалась более чем комичная! Вот уж не думал, что когда-нибудь ко мне явятся боги, чтобы спросить у меня, что будет с ними после смерти…

— Ты действительно не знаешь, или не хочешь говорить?

— Разумеется, не знаю. Знал бы — непременно выболтал бы! Разве у меня на лице не написано, что я патологически болтлив? — Горько усмехнулся я. А потом я и сам не заметил, как внезапно переменилось мое настроение: только что я был готов заплакать от невыразимой жалости к себе и прекрасным богам угасающего мира заодно, а теперь мои губы сами расползлись в мечтательную улыбку.

— Вы ведь очень любите кино — ты и твои родственнички, правда?

— Уже нет, наверное… Но прежде любили. — Удивленно ответила она. — А при чем тут кино?

— Ты помнишь, был такой фильм — «Унесенные ветром»?

— Да. Ну и что?

— Вслушайся в эти слова, Паллада: «Унесенные ветром» — по мне, так дерьмовая мелодрама, нежно любимая невзыскательным большинством, но какое восхитительное, завораживающее, воистину магическое название! Когда слышишь его в оригинале, получается еще лучше: «Gone with the wind» — «ушедшие с ветром»…