– Так это ведь хорошо, разве нет? – обрадовался Мирек, считавший Блашковского своим учеником, в придачу ко всему сообразительным и перспективным. Поэтому он был уверен, что парень знает, что делает.

– Но он отдал приказ какому-то начальничку из местного комиссариата, который чуть не затоптал место преступления и хотел сам вести расследование. И еще сказал, что расследованием занимается воеводский комиссариат из Познани.

– Молодец, – похвалил Мирек своего протеже.

– Только старший лейтенант, которого прогнал Блашковский, думает, что он тоже старший лейтенант. То есть он думает, что наш Блашковский тоже старший лейтенант, потому что он им командовал. Если он узнает, что слушал приказы курсанта, голову ему оторвет.

– Так и будет. Дай мне трубку.

Бродяк подошел к столу Олькевича и взял в руку трубку. Минуту он внимательно слушал то, что хотел рассказать Мариуш, и в конце концов принял решение.

– Охраняй место преступления и не разговаривай с этим старшим лейтенантом. Мы соберем группу и скоро приедем. Будем через два часа. Я поеду, Теофиля тоже возьмем и, наверное, Гжегож Коваль поедет.

Олькевич удивленно посмотрел на Бродяка. Этого еще не хватало, чтобы где-то шариться, в каких-то Яроцинах. У него не было ни малейшего желания двигаться. Единственное, о чем он мечтал, чтобы добраться до пива, выпить несколько кружек, а потом вернуться домой и спокойно выпить немного водочки.

У него была спрятана одна бутылка в шкафу, где ее не могла найти Ядвига. Она стояла в самом низу за банками. Но с другой стороны, если он вернется домой, жене может прийти в голову мысль, чтобы пойти сегодня на участок и закончить то, что они начали вчера, то есть снова копать грядки и Бог знает, что еще. Он ей объяснял, что копать надо весной и тогда готовить какие-то семена, чтобы посадить морковь и еще что-нибудь. Но она настаивала, что нужно навести порядок после предыдущих владельцев и сделать все по-своему. Поэтому ему пришлось копать. Он знал наверняка, что сегодня ему не хочется этого делать. А отъезд в Яроцин освобождал его от заботы о грядках и от нареканий Ядвиги.

– Ладно, если нужно, значит нужно, – сказал Олькевич, поднимаясь из-за стола.

Бродяк положил трубку на телефонный аппарат и посмотрел на коллегу.

– Предупрежу Фреда, что мы едем на рок-фестиваль. А ты, Теофиль, надень что-нибудь более подходящее. В этом костюмчике ты не похож на любителя такой музыки.

Теофиль посмотрел на свой живот, который тесно облегал пиджак, и на ноги в черных брюках с заутюженными стрелками. Он стряхнул невидимую пыль с лацкана и вызывающе посмотрел на Бродяка, который в своей джинсовой одежде выглядел как возрастной поклонник группы «Закрытое отделение».

– Я не слушаю эти вопли и не собираюсь вливаться в толпу сумасшедших. Мне нравится Ирена Сантор и тот, что поет о парнях с радаром, как его зовут, ну этот, Анджей Росевич, потому что они хотя бы умеют петь, а эти только вопят чем погромче.

г. Яроцин

11:50

– Вот так, старший лейтенант. Вы там, в воеводском комиссариате, думаете, что мы здесь ничего не умеем, а мы уже все сделали. Результат впечатляет, разве нет?

Мариуш Блашковский сидел за столом в комнате для допроса, которую ему предоставили милиционеры из комиссариата в Яроцине. Когда он вошел сюда полчаса назад, он удивился, что она ничем не отличается от тех, в которых он работал в Познанском воеводском комиссариате. Такой же зеленый линолеум на полу, покрашенные до половины стены и поцарапанный стол, лучшие времена которого прошли еще во времена Гомулки. Даже вонь была такой же, как в Познани, характерная смесь мастики для пола и сигаретного дыма. Единственное отличие – черный пластмассовый телефон без диска, по которому, как ему сказали, можно связаться с познанским комиссариатом.

Самодовольный старший лейтенант Медушевский подошел к столу и тяжело опустился на табурет, на котором обычно сидел допрашиваемый.

– У нас двадцать восемь задержанных. Все сидят в нашем изоляторе. На самом деле не сидят, а стоят, потому что места у нас маловато. У нас не то, что у вас в Познани, есть проблемы с квадратными метрами, – он посмотрел на Блашковского и улыбнулся. – Сотрудники продолжают задержания, но они уже не нужны, потому что главного мы задержали. Сукин сын признался во всем, даже хотел признаться в других преступлениях, но мы ему не позволили. Это может осложнить дело. В конце концов не стоит перебарщивать. Милиция – это не исповедальня, чтобы выслушивать все, что нам рассказывают…

– Кто признался? – удивился Блашковский, посмотрев внимательно на бордовое лицо Медушевского, довольного результатами своих действий.

– Один бритоголовый придурок, которого мы нашли на палаточном поле. Он хотел убежать, но мы его поймали. Получил по голове и рассказал все, как на исповеди. Осталось только подписать показания.

– Он еще не подписал? – удивился Мариуш.

– Сейчас он не в состоянии, – улыбнулся старший лейтенант. – Не удержит даже ручку в руке.

Мариуш подошел к окну и выглянул на улицу. Мимо проезжал серый «Стар» с прицепом, нагруженным ящиками с бутылками из-под молока. Громкое звяканье стекла и рокот старого двигателя еще были слышны, когда грузовик исчез из поля зрения. Блашковский скрестил руки на груди, посмотрел еще немного в окно, дожидаясь момента, когда тишина в комнате станет красноречивой. Он научился этому у своего начальника майора Мартинковского. Когда тот был недоволен объяснением или выводами подчиненного, он подходил к окну, смотрел вниз на улицу, а когда тишина в кабинете начинала звенеть, неожиданно поворачивался и задавал резкий вопрос, прибивавший собеседника к полу. Мариуш сам это испытал и вынужден был признать, что эффект был ошеломляющим. Сегодня он решил сам это опробовать. Он медленно посчитал в уме до десяти и быстро повернулся к Медушевскому.

– Вы его избили? – спросил он холодным тоном.

Улыбка, до этого сиявшая на круглом лице Медушевского, моментально исчезла. Милиционер удивленно посмотрел на Мариуша.

– Ну… Он не хотел сознаваться… Мы его немного того…

– Вы знаете, что бить задержанных запрещено? – продолжать атаковать Блашковский. Он с удивлением отметил, что метод Мартинковского действует и приносит результаты.

– Вы не читали директиву № 315/88 от мая текущего года, изданную Центральным комиссариатом Гражданской милиции, об ограничении средств принуждения и неприменении физического насилия?

Медушевский побледнел. Он никогда раньше не слышал о такой директиве. Он годами всех избивал, была такая необходимость или не было. Избивал за глупую улыбку, наглое поведение и даже за непонравившуюся внешность, и никто из его людей, и даже начальников, не видел