— Знаешь, старые обкуренные трубки — самые лучшие.

Мне полагалось приносить еду как можно быстрее, но я все дольше и дольше задерживалась на ферме, что ужасно злило Вираго.

— Ты теряешь время! Когда, ты думаешь, мы сядем за стол, если еда еще не приготовлена?

Я ничего не рассказывала о том, что мы делали с дедушкой. Я была слишком счастлива. Он меня многому научил. Я забиралась по лестнице и прыгала в сено, играла с собаками Итой и Ритой, ела фрукты и пироги, которые пекла Марта. А потом она сшила для меня одежду (заменив ту юбку и строгую блузку, в которые меня наряжала Вираго), чтобы мне было удобно играть. Я играла, как мальчишка, и Марта боялась, что я себе что-нибудь сломаю, но дедушка говорил:

— Пфф! Все будет хорошо! Это же здорово, что она играет! Не мешай ей!

— Да, но, в конце концов, в этой юбке…

И Марта сшила мне маленькие пышные штанишки, которые надевались под юбку, из той же ткани. Еще она скроила маленькие белые рубашки с короткими рукавами. Одежда была красивой, и мне было в ней удобно! Но когда я появилась в таком виде дома — такое началось!

— Что это за одежда? Что она на тебя напялила?

И Вираго забрала у меня широкие штанишки.

Марта успокоила меня: ничего, она сошьет мне новые, которые я буду носить только на ферме. А дедушка проворчал, что эта Маргарита тысячу раз заслуживает, чтобы он ее выставил за дверь.

— Эта шкурница, вздорная… Как-то раз я сказал ей, чтобы ноги ее больше здесь не было. Так она начала своего сына сюда присылал»,-а теперь тебя. Все, что ей нужно, это продукты… Эта семейка, мой цыпленочек, просто «Грозовой перевал»![1]

Я представляла себе горы, воющий ветер, гром, молнии, а посреди всего этого — Маргариту с сыном. Конечно, я прочитала эту книгу гораздо позже, но уже тогда поняла, что эта семья скрывала историю мести и ненависти. Дедушка вообще не любил людей, я слышала, как он говорит: «Животные лучше человека. Звери не желают тебе зла, они благодарные создания, ты никогда не увидишь, как животные воюют, они убивают лишь ради еды. Человек убивает по любому поводу».

Таким образом, дедушка передал мне свою философию о мире и природе. Наблюдая за тем, как простой муравей тащит щепку, или рассматривая мертвую мышку, я постигала бесконечный круговорот. Животные и люди умирают и уходят в землю, а там их съедают черви, и черви оставляют в земле то, из чего потом вырастают трава и деревья, которые кормят новых людей и животных. В свою очередь они тоже умирают, и все повторяется снова.

— Ты понимаешь? Это природа, вечный круговорот. И когда кто-то умирает, достаточно лишь подумать о том, что он повторяет этот круг, и так он всегда будет с тобой и никогда не умрет.

Именно поэтому у меня возникло впечатление, что смерть — это не так уж и важно, потому что все начнется заново. И так я поняла, почему дедушка не говорит о своем сыне. У него больше не было детей. Их с Мартой единственный сын Жозе умер в ранней молодости, и это стало большой трагедией. Иногда Марта называла меня Жозе, особенно когда я играла, по ее мнению, слишком шумно, например прыгала с лестницы у сарая в стог сена.

— Жозе, осторожнее… Жозе, прекрати… Жозе, иди сюда.

Тогда дедушка рассказал мне о сыне и добавил:

— Знаешь, она очень горевала, когда он умер. Она часто о нем думает. Если хочешь, чтобы было как лучше, то делай вид, что все в порядке, и подходи, когда она называет тебя Жозе..

— Это лучше, чем Моник. Не люблю это имя. Почему меня назвали Моник?

— Моник происходит от греческого слова «одинокая». Неплохой выбор для тебя, ведь ты одна. К тому же надо быть осторожной. Понимаешь? Осторожной. Имена не имеют значения, я называю тебя цыпленочком, ты меня — дедушкой, а Марта зовет тебя Жозе… потому что она думает о нем. У каждого есть свои причины называть других так или иначе. Злодея Гитлера, который отравляет мир, я называю маляром, потому что он не солдат, он глупец, который хочет сделать мир одноцветным, уродливым, серо-зеленым. А тебя, мой цыпленок, из предосторожности называют Моник, потому что не хотят, чтобы с тобой случилось что-то плохое.

Делать что-то «из предосторожности» — это выражение употребляли мои родители, его я понимала. Из предосторожности не надо было шуметь, из предосторожности не надо было выходить… и нынешняя предосторожность, которая заключалась в том, чтобы звать меня Моник, связывала меня с родителями, ее я тоже понимала. А для себя я всегда оставалась Мишке.

— Жозе, тебя надо помыть! Залезай-ка в таз!

Я стала заменой Жозе. Марта никогда мне о нем не говорила. Но порой я замечала в ее очечнике фотографию маленького Жозе. Еще мальчик, а не молодой человек, в матроске, с портупеей и саблей. Фотография была старой, слегка пожелтевшей, и когда Марта с щелчком открывала и закрывала свой очечник, мне казалось забавным, как появляется и исчезает этот незнакомый мальчик, чье имя я иногда ношу. Это был круговорот природы.

Дедушка замечал, что Марта заботится обо мне, и считал, что это идет ей на пользу. Сколько лет ей было? Мне она казалась довольно старой, хотя на самом деле ей могло не быть и сорока. Дедушка был старше ее, но всегда держался прямо, как восклицательный знак, был сильным, большим, с пышными усами. Я осмелилась спросить у него, где мои родители.

— Цыпленочек мой, их захватили.

Захватили… я плохо понимала, что это значит, поэтому он добавил:

— Немцы забрали их и увели с собой. Малышка, запомни хорошенько, что грязные фрицы — злые люди.

— Но ведь у фрицев тоже есть дети? И они злые?

— Зло всегда порождает зло. Никогда к ним не приближайся, они могут и тебе причинить зло.

— А куда они увели моих родителей?

— Они забрали их к себе, на Восток…

Я спросила, где находится Восток, и с этого начались наши уроки. Дедушка вытащил старый учебник по географии, с цветными картами, который, возможно, принадлежал маленькому Жозе, и по карте довоенной Европы рассказал мне про стороны света. Франция была голубой, Бельгия золотисто-желтой, Германия зеленой, Италия оранжевой… Дедушка терпеливо заставлял меня читать названия больших городов, начиная с Бельгии, потом — Германия, Польша, Россия… Он показывал мне границы, нарисованные на карте, и войну, охватившую все страны.

— Видишь, это Восток, Германия… а еще дальше на восток — Россия. С другой стороны запад, тут не ошибешься: если разведешь руки в разные стороны, то правая рука укажет на восток, а левая — на запад, голова — на север, а ноги — на юг.

Когда я водила пальцем по карте, по разноцветным странам, мне казалось, что Восток совсем близко. И моя мама была где-то в темно-зеленом, недалеко от желтого.

Я спросила дедушку, знает ли он мою маму, и он торопливо ответил: