тарелочкой молитву и даже потрудилась написать! Но что может быть целительней пирожков! Вот сейчас он вскипятит чай и поест пирожков. Но прежде почитает послание сестры.

«Почитаемый нами, мудрый, ученый наш брат! Мы были опечалены известием о твоей болезни и надолго потеряли покой. Мать наша, помню, говаривала: не приведи бог пережить мне детей своих! Вот и я, несчастная, молю всевышнего, чтобы не знать мне горя, горше которого я не знаю, — потери близких.

С каждым вздохом по тебе, светлоликий брат, точно огонь я глотаю. Если бы я смогла прибежать к тебе и помочь, утешить, накормить тебя! Дядя Габдрахман, пусть продлит аллах его дни, так занят трудами, что не может выбрать и минуты, а то бы я попросила его навестить тебя.

Милый наш брат, умница, свет моих глаз, как только полегчает тебе, тут же и приходи, сестра твоя ждет тебя всегда и всегда будет рада прижать тебя к сердцу. Приходи, мой братик, приходи!

Пусть всевышний сохранит тебя в здравии, пусть отгонит злую хворобу, пусть не лишит нас счастья видеться и любить друг друга. Уважающая, любящая тебя сестра со слезами писала это послание, пусть добрый ангел унесет к тебе мои слова».

Он читал и плакал. Хорошо было на душе, и легкой, теплой была грусть. Родная! Всю жизнь порознь, все у чужих людей, и только четыре года вместе, рядом, в благословенном доме тетушки Газизы.

Ах, утра в доме, полном дыхания твоих близких! Вот тетушка встала, вздохнула, зашелестела, поспешно одеваясь, вот, потешно бормоча, ставит самовар. Вот просыпается сестра. Чтобы увидеть ее, надо только слегка повернуться в собственной постели.

«Доброе утро, братик! А какой сон я видела нынче… тебе одному расскажу, не все, не все, все нельзя, я тебе расскажу только самое интересное!»

Хорошо было у тети Газизы, это был  д о м, но то, что в доме этом жила еще сестра, Газиза-младшая, делало жизнь в нем удивительно прекрасной. И если теперь он думал о доме как о чужом, то только потому, что из него ушла сестра. Может быть, она и по любви вышла замуж за приказчика Габдрахмана, но зачем, зачем прибавили к ее возрасту четыре года? Вот чего не мог он простить ни тете, ни ее мужу, ни даже самой сестре, как будто и она была в этом виновата.

В Уральск, в семью купца Галиаскара, его привезли десятилетним мальчиком. За Галиаскаром была его тетя Газиза, сестра отца, у них жила и Газиза-младшая.

Людская молва ценила Галиаскара за его удачливость и, пожалуй, преувеличивала его зажиточность, которая далась ему нелегко. Отец у него был крестьянин, деревня их под Казанью, где земля — суглинки да супесь, погода капризна, а власти свирепы, как нигде, наверное, в другом месте. Мать его родила тринадцать детей, из которых выжили только двое, он и сестра. «Видно, и вправду выживают сильные, — говорил Галиаскару отец. — Тебя ведь родила голодная мать, на меже. Через два дня она уже работала опять, и пока скашивала полоску и возвращалась, из тебя, казалось, уже должен был выйти дух. Но ты, изреванный до посинения, лежал все-таки живой».

И вырос парнишка крепким, и пошли они с отцом ловить удачу: точильщиком таскал он по базарам стан с тяжелыми наждачными жерновами, работал на нефтепромыслах в Баку, половым в трактирах, ходил с отцом на астраханские торжища. Наконец, забравшись в златоустовские леса, стали гнать деготь, и дело оказалось прибыльным. Приехали в Уральск с кое-каким капиталом, так что могли уже купить дом-лавку и открыть торговлишку. Торговали платками, полотенцами, каляпушами, расшитыми умелицами их нищего края, откуда сперва Галиаскар, а потом приказчики везли во множестве эти притягательные для степняка изделия. Взамен брали у казахов шерсть и отправляли в деревни, где мастерицы опять же вязали шали, кофты, рукавицы, шарфы, украшая цветными узорами. За две недели до смерти старик познал настоящую удачу: его записали-таки в гильдию. Не дождался он только женитьбы сына на дочери муллы из Кушлауча.

Галиаскар женился по своей воле и с нежного согласия девушки и всю жизнь благословлял свое купечество. Только удалой купец имеет возможность ездить по городам и селам и сам усмотреть себе избранницу!

Когда девушку вывели к нему, первым чувством, как ни странно, была жалость. Длинное атласное платье охватывает тонкую хрупкую фигуру, тонкие, покорно свисающие запястья окольцованы браслетами, удлиненное томно-бледное лицо увенчано обшитым жемчугом калфаком. Ах, она похожа на ханшу… плененную ханшу!

Когда он приехал с женою в Уральск, город показался ему, наверное, серым. Пока слуги снимали с телеги поклажу и носили в комнаты, он и жена стояли в гостиной и смотрели в окно. Ямистая мостовая и дощатые тротуары, пыльные лопухи, серая, обгоревшая акация. И свинья тяжело шествует к их дому, будто намереваясь подрыть кирпичные крепкие столбы ворот.

— Эй, прогоните эту тварь! — крикнул он, и слуга побежал исполнять приказание.

Он обвел взглядом гостиную. Даже фикусы в огромных деревянных, кадках, которыми он гордился, казались чистой мишурой.

Весной работник вскопал во дворе грядки и засеял семенами цветов, которые хозяин привез из Оренбурга. В конце мая проклюнулись первые нежные побеги, в июне зацвели стройные дымчато-сиреневые левкои, набирали цвет люпин и лилия. Галиаскар стоял у окна и радостно, тихо смеялся. Был пост, с утренней зари ни крошки во рту, ни капли воды — тело казалось легким, живым, как никогда, удивительный хмель бродил в крови. Боже, как прекрасны твои дни, как хороши ночи! Он шептал, как шепчут благодарственную молитву: «Разрешается вам в ночь поста приближение к вашим женам; они — одеяние для вас, а вы — одеяние для них… прикасайтесь и ищите того, что предписал вам аллах…»

Когда прошел пост, прошло жаркое лето и наступила осень с редкостно теплым золотым бабьим летом, у Газизы округлился живот, но она все еще могла носить облегающие то муслиновые, то атласные платья, и стать у нее оставалась стройной. Он считал дни до благословенного срока, ждал — сын родится таким же крепким и живучим, как его отец. Но неожиданно жена родила хилую, жалко плачущую семимесячную девочку. Любивший жену до беспамятства, Галиаскар даже в хилости этого мяукающего существа увидел что-то утонченное, нежное, что-то — если на то пошло — от голубой крови.

Но время шло, и становилось тревожно: ладно, барышня — это хорошо, будет играть на пианоле, носить наряды, но ему все-таки нужен парняга. Да, пусть это будет по-деревенски кряжистый, не столь изящный, но чтобы только сильный, сообразительный, неутомимый продолжатель его