так внезапно обмяк тряпочной куклой, что Нянька и Мокошиха чуть не столкнулись головами.

— Прошёл? — удивлённо спросила Нянька, выпрямляясь.

— Первую дверь только, — кивнула Мокошиха. — Ещё две надо. Пусть отдохнёт.

— Глотнёшь? — предложила Нянька, заправляя под головной платок выбившиеся пряди.

— Давай, — согласилась на этот раз Мокошиха. — И его попоим.

— И оботрём заодно.

— Рано. Ему ещё идти.

— Ну, как скажешь.

Нянька достала из-под платка бутылку и рюмочку, налила до половины тёмно-золотистой жидкости и протянула Мокошихе. Та, кивнув, взяла рюмочку и долгим медленным глотком осушила её.

— Хороша.

— И забористо, и не жжёт, — согласилась Нянька, принимая рюмку и наливая себе.

Огонёк в плошке стоял ровным высоким язычком, переливаясь жёлто-красным светом.

Отдышавшись, он осторожно приподнял голову и огляделся. Вроде всё спокойно? Тёмно-красный, местами алый Стиркс, чёрные угрюмые берега, горячий ветер сзади… И тут же бешено выругался, сообразив, что пока он лежал, островок поплыл по течению назад к Огню. Вот уж и впрямь: ты от Огня, а Огонь к тебе. Ну, нет, хватит лежать: принесёт обратно к черте, а сил совсем мало осталось. Надо пробиваться к берегу, и дальше пешком. К какому тут поближе?

Он встал, примериваясь, и островок качнулся под ним, ускоряя ход. И уже не выбирая — куда вынесет, туда и вынесет — он сильно оттолкнулся и прыгнул вперёд и вбок, стараясь хоть на этой малости выиграть расстояние, и поплыл наискосок к чёрному, как обугленному, крутому, но не отвесному обрыву ближнего берега.

Огонёк встрепенулся, затрещал и снова застыл неподвижным высоким лепестком. Нянька удовлетворённо кивнула.

— Пошёл, — согласилась с ней Мокошиха.

— Ну, в удачу ему. Нелёгкий путь выбрал.

— Видно не нашёл другого. Да здесь, — Мокошиха вздохнула, — здесь мы ему не советчицы.

— Лишь бы не нахлебался, — озабоченно сказала Нянька.

— Наведённое снимем, — отмахнулась Мокошиха. — Ну, давай, готовься, сейчас биться начнёт.

По его телу прошла медленная, выгибающая дугой, судорога, взметнулись сжатые кулаки.

Он не ждал, что течение окажется таким сильным. Или это он так ослабел? Но надо пробиться. А его не сильно, но властно и вполне ощутимо сносило назад, к горячей, нет, жаркой огненной стене. На броски уже не было сил, и он, жадно хватая ртом горячий, перемешанный с солёной кровью воздух упрямо пробивался к берегу. Лишь бы там не отвес, как в Чёрном Ущелье, голый и ослабевший, он не выберется, и его понесёт обратно, к Огню, а второй раз Кервина и Жука ему на помощь не отпустят. Нет, он не сдастся, нет, нет, не-ет!..

И снова в тесной повалуше корчащиеся на стенах тени и тяжёлое хриплое дыхание, но теперь сквозь него прорываются не обрывки воя, а слова. Безобразная злая ругань, но это человеческая речь, а не звериный рёв. И Нянька с Мокошихой, удерживая мечущееся, бьющееся в судорожных бросках и выпадах большое и горячее мужское тело, всё чаще переглядываются и на их губах мелькают радостные, нет, торжествующие улыбки.

На его счастье обрыва не было. Вернее, между вздымающимся до неба чёрным, блестящим от засохшей крови обрывом и стремниной Стиркса была узкая полоса мелкой, где по щиколотку, где по колено… нет, не воды, а крови, холодной, остывающей, вязкой. Он шёл, скользя и спотыкаясь, хватаясь рукой за скользкую холодную стену обрыва, но шёл. Течение здесь было совсем слабое, и он позволял себе время от времени остановиться и передохнуть, держась рукой за берег и не боясь, что его собьёт с ног и потащит обратно. Под ногами хлюпала противная донная гуща, на теле высыхала, неприятно холодя, плёнка крови. Вот значит, как оно, в крови купаться. Противно, что и говорить. По колено в крови… кровавая река… нет, реки крови… кровь не вода, огня не тушит, грязи не смывает… праведная кровь… горячая кровь… Аггел, мысли стали путаться… рот горит, а телу холодно… хорошо, что холодно, значит Огонь уже далеко, не достаёт его своим дыханием… дыхание Огня… аггел, как хочется пить… как тогда, в ящике у Сторрама… пить… наклониться, зачерпнуть и… нет, что-то, какое-то смутное опасение, он не помнит почему, но пить нельзя, это кровь, кровь мёртвых, мёртвая кровь… вода живая и вода мёртвая… вода, всё равно какая, пить… ноги подкашиваются, пальцы вцепляются в холодный скользкий камень, нет, если он упадёт, всё напрасно, его утащит обратно, нет, пить, пить, пить…

— Пить, — слабо, выдохнул он, обмякая и бессильно валясь на постель.

Нянька вопросительно посмотрела на Мокошиху. Та строго покачала головой, выпрямляясь.

— Воду ему ещё рано. Вторую дверь не прошёл. Ихнего дай.

Нянька кивнула, достала бутылку и рюмку.

— Может, схлебнёт?

— Попробуй, — согласилась Мокошиха.

Нянька убрала под платок рюмку и достала оттуда маленькую ложечку. Налила в неё коньяка и поднесла к его рту, мягко краем ложки раздвинула ему губы, надавила на стиснутые зубы, и когда они поддались нажиму, влила коньяк ему в рот. Дёрнулся кадык, обозначив глоток.

— Вот и ладно, — улыбнулась Мокошиха.

Он вздохнул, как всхлипнул, вытянулся на постели, беззвучно шевельнул губами. И почти сразу же новая судорога.

— Ну, давай, парень, — одобрительно кивнула, склоняясь над ним, Мокошиха, — дальше легче будет.

…шаг, ещё шаг и ещё… От тяжёлого кровяного запаха кружится голова, контузия аггелова, так и не залечил тогда, признали годным к строю, а вторая декада в санатории уже за свой счёт, а на его счету сотки медной не было, ладно, было — не было, забудь, как не было, пошёл, не останавливайся, когда идёшь, легче. А аггел, что это?!

Он остановился, изумлённо глядя на внезапно распахнувшийся перед ним створ реки. Стиркс — кровавая река — дальше, нет, это уже не Стиркс, это… Бурая, серая, а местами и голубая, широкая полноводная река раздваивалась на красный, кровавый Стиркс и другую, голубую, серебристую… нет, как это? Что это?! Но… да по хрену ему что это, это вода!

Он с силой оттолкнулся от покрытого липкой кровяной коркой берега и побежал, поплыл, отчаянно рубя руками густую багровую жижу к серебристо-голубой воде. И сразу его подхватило и потащило назад, в багрово-чёрный сумрак Стиркса, но нет, гады, сволочи, не возьмёте, он уже видел, там вода, водяная дорога к Ирий-саду, он вспомнил, нет, он не даст утащить себя, нет, нет… И последним броском, уже в беспамятстве он выбросил себя на узкий галечный конец стрелки, встать не смог, ползком, подтягиваясь на руках и волоча вдруг ставшее неподъёмным тело, переполз на другую сторону, окунул лицо в голубую прохладную воду и жадно глотнул. Мать-Вода, что хочешь делай