Он не успокоился даже когда вернулся его «отец». Бывший муж Кристины попал в автомобильную катастрофу, остался инвалидом. Его новая жена привезла Сергея в дом Кристины в инвалидной коляске и бросила его там:

– Мне он такой не нужен. Пусть воспитывает своего сына.

Кристина вначале возмутилась, но за отца заступился Славик. Он быстро научился ухаживать за инвалидом, делал ему массаж своими крепкими, ловкими руками, кормил его. Кристина тоже оттаяла и учила мужа по-новому ходить. Семья воссоединилась. Вася чувствовал себя никому не нужным.

Самое светлое воспоминание его детства связано с приездом в дом красивой, нарядной, благоухающей женщины, сестры Кристины. Все семейство было на реке. Вася как никогда чувствовал себя одиноким и всеми забытым. Он один сидел на скамеечке у калитки и точил себе меч из плоской дощечки. Альбина села рядом с мальчиком. Все нутро его перевернулось и залилось нежным теплом. Мальчик замер, прекратил свое занятие и неожиданно для себя расплакался, прижавшись всем тельцем к женщине. Альбина обняла его. Ее голубые слезы капали на его черноволосую головку.

К вечеру у мальчика поднялась температура, он смутно помнил голоса мамы и тети, доносившиеся из-за закрытой двери: «усыновление, обман, ты не должна была, ты отказалась». Васю пронзила догадка, но его счастье, и боль, и радость, и надежда, и мука были столь огромными, что он провалился в забытье. «Мамочка, ты меня слышишь? Не бросай меня, мамочка», – звал мальчик сквозь дрему, и над ним склонялись сразу две женщины. Но когда он чуть окреп, Альбина сразу уехала.

Кристина не раз пыталась поговорить с Васей, но жизненные проблемы надолго затянули этот разговор. После непродолжительной ремиссии долго болел, а потом умер от ран после аварии ее непутевый муж. В 15 лет скоропостижно скончался ее ласковый сыночек Славочка. Выскочил зимой к колодцу за водой, рванул ведро на себя. Сердечко и не выдержало. Так и застала его мать в валенках на босу ногу, сидящего на корточках у перевернутого ведра, с недоуменной улыбкой на лице.

Уже перед самой армией, когда Васе пришло время идти в военкомат, Кристина заговорила с парнем о матери. Василий закрыл лицо, как от удара, остановил мать: «Ма, не надо. Я все знаю. Ты моя родная мама. Мне другой не надо. Ты меня слышишь, мама?»

Отбоя от девушек и женщин у Васи не было. Они слетались к нему, как мухи на клейкую бумагу. Но когда он встретил Таню, теребившую кончик косы, тихую, надежную, с задорными искорками в глазах, он ощутил знакомое, но давно забытое, чувство внутреннего кувырка, а затем тихой нежности, которая разливалась по всему телу. После армии Василий домой уже не вернулся, остался в городе по месту службы, женился на Танюше. Через год родился Ванечка. Но какая-то сила не давала Васе покоя, будто выталкивала его из семьи. На работе ему тоже не везло. Он искал и не находил себя, менял профессии и места деятельности, но все ему было не так, невкусно что ли.

Больше всего на свете он боялся потерять любимую женщину, но вместе с тем ожидал, что она сама от него уйдет. Он даже провоцировал это, задерживаясь после смены с «телками». Тогда Таня сердилась и говорила о разводе.

«Ага, вы все такие, бабы. Вам лишь бы смыться», – как обиженный подросток сетовал Василий. А Таня по-матерински утешала его, пекла тортик и гладила по смолянистым кудрям.

Но бывало и наоборот. Уставшая от пеленок, бессонных ночей, длительного сидения дома, Татьяна хныкала, как девочка, уткнувшись в грудь мужа. «Поведи меня к врачу, купи мне мороженое, скажи, какую мне курточку одеть. А как ты думаешь, Вась, мне после декрета пойти работать или учиться? А если учиться, то на психолога или что-нибудь человеческое выбрать?» Поначалу детский лепет жены Василия умилял, потом начал раздражать. Мало того, он начал замечать, что после затянувшегося сюсюканья не хочет ее как женщину. О разводе теперь начинал говорить он.

После очередного разрыва мириться было так сладко. Какое-то время тянулась семейная идиллия, и снова – бац, ссора на ровном месте! Почему? Васину историю мы уже узнали. Теперь перенесемся в Танино детство.

Танечка родилась сразу после похорон своей старшей сестрички Милочки. Родителей предупредили, что у ребенка врожденный порок сердца и без сложной дорогостоящей операции она проживет не больше года. Милочка прожила два года и со своим ангельским личиком и заразительным смехом унесла с собой в могилу мамино сердце. Первые прогулки, которые помнит Таня, это были прогулки с мамой на кладбище. Мать оживала у могилки дочери, говорила с ней, рассказывала ей новости, даже пела песенки. Но порою подолгу молчала, загипнотизированная датой, высеченной на небольшой белой мраморной плите. Или провожала глазами облака, медленно плывущие в небе.

«Мамочка, ты меня слышишь?» – тянула Танечка маму за руку. Мать переводила на нее нежный, затуманенный взгляд, но видя перед собой Таню, а не Милу, вздрагивала, каменела сердцем и поспешно смахивала слезу со щеки. Детское сердечко обмануть нелегко. Таня завидовала сестричке, которую видела только на фотографиях.

– Когда я умру, – мечтательно закатывала девочка свои дивные глазки к небу, – тогда мамочка будет любить меня так же, как Милочку, будет петь мне песенки и рассказывать сказки.

Папа понимал горе жены, но видел и Танину печаль. Он пытался быть Танечке и папой, и мамой, но папа мог быть только папой. В семь лет девочка заболела. У нее была температура 37,2, она таяла на глазах, ее рвало, она бредила, и никто из светил не мог поставить определенный диагноз. Пожилой профессор, худощавый и высокий, привезенный из другого города, целый день пробыл у них в доме. Он задавал много вопросов, молча наблюдая за взволнованным отцом и безучастной матерью угасающего ребенка. К концу дня он вдруг подошел к матери, взял ее за руку и, глядя в ее глаза, громовым голосом потребовал:

– Мадам, принесите мне лопату.

– Зачем, – вздрогнула от неожиданности женщина.

– Мы сейчас поедем на кладбище, выкопаем из могилы Милу и положим туда Танечку. Вы уже семь лет засыпаете эту девочку землей, сводя ее в могилу. Так сделайте это в последний раз. Посмотрите на стены, – потянул он ее за руку, – вокруг фотографии первого ребенка, возле каждой ее игрушки. И ни одного фото младшенькой. Я чту ваше горе! Но девочка, которая умирает за стеной, не виновата! Это вы решили ее завести, как заводят щенка себе в утешение. Это ваша ответственность, и только в ваших руках сейчас жизнь этого ребенка. Идите к ней и скажите, что она вам нужна, что вы ее любите. Иначе я закопаю вас вместе с ней, уважаемая! – профессор побагровел, схватил со стола графин с водой и метнул им о стену. Стекло разлетелось вдребезги, в лучах заходящего солнца осколки казались каплями крови.

По мере того как говорил профессор, глаза женщины оживали, будто она отходила от тяжелого наркоза. Звон битого стекла и боль от осколка, впившегося ей в ногу, вывели ее из многолетнего летаргического полуживого состояния. Она всплеснула руками, вскрикнула и выбежала в соседнюю комнату. Через минуту оттуда послышались рыдания – громкие, мучительные, освобождающие. И слабенький, удивленный голосок дочки: «Мамочка, ты меня слышишь? Не плачь».