Я не мог сказать ни слова в защиту Фэнни. К этому времени я был уже полностью на стороне людей, которых она оставила в тревоге. Внизу часы пробили одиннадцать. Паркинсон сказал:

— Пойду сделаю обход вместе с Бенсоном; запру ворота. Рубинштейн вряд ли вернется в это время. Сам посижу еще немного. Лал помешана на мысли, что в лесу полно головорезов, только и ждущих, когда она заснет, чтобы разрядить в нее свои пистолеты. Хотя запоров здесь столько, что можно хранить королевские регалии.

Я положил ручку и сказал:

— Согласен с тобой. Очень странно.

Однако мое замечание осталось без ответа. Паркинсон кивнул и отправился выполнять свою работу. Встав у окна, я едва видел тень с фонарем в руке, огибающую круглую клумбу на подъездной аллее по пути к передним воротам. Она постояла там, светя в разные стороны, хотя почти ничего не было видно. Примерно через минуту тень повернула обратно. Это был Паркинсон, все еще не оставлявший надежды, что Рубинштейн все-таки появится.

Когда он вернулся в дом, я спустился выпить виски с содовой. Услышав наши голоса, Брайди вышел из бильярдной и присоединился к нам.

— Как миссис Рубинштейн? — поинтересовался он.

— Хорошо, если к утру ей не потребуется смирительная рубашка, — вздохнул Паркинсон. — Я поднялся к ней спросить, не позвонить ли в полицейский участок и в больницы, справиться относительно несчастного случая. Она была словно пьяная. Сама открыла мне дверь. Эта служанка изводила ее весь вечер. Зловредная чертовка, готовая на все, чтобы разрушить их брак. Рубинштейн терпеть ее не может, но Лал твердит, будто ей необходима компаньонка. Когда Лал слушала меня, лицо ее ничего не выражало. Похоже, после ужина она непрерывно курила. Платье ее было серым от табачного пепла; ковер был усыпан им. Она сказала — не нужно. Сэмми, мол, не дурак и не поблагодарит нас за то, что мы выставим его дураком. Если станет известно, что он уехал в ночь с женщиной, полицейские сделают его посмешищем на всю страну; а если произошел несчастный случай, нас бы известили. Она хотела позвонить в отели в Кингс-Бенион, но сомневалась, что в этом есть смысл. Будь Сэмми там, он наверняка дал бы нам знать.

— Может, он отправил телеграмму из города, — предположил Брайди, — а мы ее не получили?

— В таком случае мы не получим ее этой ночью. Почтовое отделение нас не обслуживает, а ближайшая телеграфная станция находится в Кингс-Бенион.

— Неужели не передали бы телеграмму?

— В это время — нет. Она открывается всего на два-три часа. Можно надеяться лишь на какое-то сообщение. Мне не нравится Лал в новой роли лотовой жены. Я нервничаю, как мисс Пейджет.

Внезапно раздался голос Грэма:

— Никаких новостей?

Мы заверили его, что нет.

— Это вина Фэнни, — произнес Грэм дрожащим голосом. — Она стерва. Мне ли не знать.

Брайди стряхнул пепел с сигареты.

— Разве она не поступает с вами справедливо, сэр? — вкрадчиво осведомился он.

— Если да, то лишь потому, что знает свою выгоду.

Брайди покачал головой:

— Не только. Тут еще кое-что, истинно художественный порыв — бог весть, откуда он у нее…

«Господи! — подумал я. — Тщеславные идиоты. Фэнни солгала бы архангелу, будь ей это на руку». Поставил стакан и отправился наверх. Проходя мимо комнаты Лал, увидел, что свет там все еще горит. Остановившись, чтобы зажечь спичку, я услышал, как она ходит, словно пантера или дьявол из Священного Писания, от двери к стене и обратно. Думаю, так продолжалось почти до утра.

Так осторожна будь; страх — лучшее спасенье.

Гамлет

Я и сам провел беспокойную ночь. Утром, спустившись в холл, я увидел Паркинсона, разбиравшего только что пришедшую почту.

— Есть что-то от Рубинштейна? — с надеждой спросил я.

Паркинсон поднял голову. Казалось, в этом доме бессонница в течение последних двенадцати часов стала заразительной.

— Чего ты ожидал? — произнес он.

Я не ответил. Нелепо было говорить, что погода могла вынудить Рубинштейна провести ночь в гостинице «Олень», в таком случае оправдания его молчанию не было.

— Можно сделать вот что, — предложил я, — позвонить Фэнни и выяснить, поехал он вместе с ней в город или нет.

Паркинсон поглядел на меня с сожалением.

— Насколько хорошо ты знаешь эту дамочку? — спросил он. — Она могла бы сказать нам правду, но не скажет, если ей это невыгодно. Конечно, позвони ей, только не жди, что добьешься от нее правды.

Его слова казались ударом в лицо. Как ни мучительно было сознавать это, Паркинсон был прав. Фэнни не остановилась бы перед таким пустяком, как ложь, если неправда была ей на руку; кроме того, в ней было достаточно зловредности, чтобы возбудить подозрение в пику Лал. И если бы пришлось становиться на чью-то сторону, она наверняка поддержала бы Рубинштейна, которому, очевидно, не очень хотелось, чтобы кто-нибудь узнал, как он провел ночь.

— Ей приятно будет помучить Лал, — согласился я, недоумевая, почему вижу Фэнни насквозь, однако никак не могу порвать с ней.

— Вот именно, — кивнул Паркинсон. — Итак, что дальше? Я готов признать, что беспокоюсь о Рубинштейне, не хочу давать мисс Фэнни Прайс возможности дурачить нас всех, и не представляю, как поступить. Интересно, случалось ли нечто подобное с моим предшественником, и если да, что он делал?

— Кто он? — спросил я.

— Я не знал его, но, насколько могу судить, он не вынес этой атмосферы. Что ж, мне это понятно. Она истреплет нервы кому угодно. Вот Грэм, держится так, будто увидел призрака, думает, не лежит ли Рубинштейн где-нибудь со сломанной шеей, а если да, каковы его шансы купить коллекцию за бесценок. Мисс Пейджет выглядит сущей тенью, а тут нам, видимо, если ничего не узнаем в течение ближайшего часа, потребуется смирительная рубашка для Лал.

Какой-то животный инстинкт, неопределимый порыв к самосохранению заставил меня оглянуться, и я увидел горничную Лал, наблюдавшую за нами около лестницы. Глаза ее блестели злобно, такой же блеск я видел в глазах у змей. Я не знал, долго ли она стояла там, много ли слышала, но почувствовал эгоистичное облегчение, что иметь дело с этой сумасшедшей парой приходится Паркинсону, а не мне. Собственно, я был рад, что готов предложить себя в качестве эскорта печальной Роуз, хотя никогда не завидовал священникам с их обязанностью выслушивать женские горести, и, разумеется, подумал, что вот Фэнни могла бы разбить себе сердце, если оно у нее есть, и об этом бы никто не догадался.

— Письма мадам, — сказала Рита.

Паркинсон взял два конверта. Лал была не из тех женщин, кто получает много писем. Она никогда не писала, если могла позвонить по телефону, ее подруги были такими же. Паркинсон говорил мне, что иногда задается вопросом, как Рубинштейн выносит звук модного белого телефона в комнате Лал, звонящего в течение четырнадцати часов из двадцати четырех.