— Семья, «Песочные часы». — Майкл откашлялся и покрутил кольцо на пальце. — Несколько хороших друзей. Избранные.

Мне стало интересно, есть ли среди избранных и его девушка. Я хотела поинтересоваться, но решила, что в личные дела, наверное, лезть не стоит.

— Это было трудно? Рассказывать о том, что мы видим?

— Не особенно. У некоторых из этих людей тоже есть свои особенности.

— Как и у нас? — Мне нравилось говорить о нас во множественном числе. И меня пугало мое настойчивое желание, чтобы это множественное число не включало больше никого.

— Нет.

— Значит, есть и другие люди, которые… могут… что-то особенное?

— Их больше, чем ты можешь себе представить, — ответил Майкл, пристально глядя на меня.

— Хм. — Я принялась обдумывать услышанное, сосредоточившись на эмпанадас.

Майкл, видимо, не хотел меня беспокоить и вернулся к газете.

Когда я начала видеть это… эту рябь, я стала как ходячий паноптикум. А потом — как осиротелый ходячий паноптикум. Бывает, что дети теряют родителей, какое-то время они страдают, а потом приходят в норму. А я так и не пришла. Я даже не выныривала на поверхность, чтобы набрать воздуху, пока не попала в больницу, в отделение интенсивной терапии, где меня стали накачивать термоядерными лекарствами.

А теперь напротив меня сидел Майкл, вполне себе нормальный, и заявлял, что он такой же, как я. И уверял в том, что существуют и другие «неординарные» личности. Мысль о том, что на свете есть люди с особенными способностями и что я смогу с ними общаться, меня одновременно пугала и успокаивала. Я даже была не против, чтобы с одним из них у меня сложились тесные отношения, а он сидел и бросал на меня взгляды поверх газеты. Я была почти уверена — он меня оценивал.

Но, возможно, Майкл просто ждал, когда у меня сорвет крышу, поскольку хотел быть к этому готовым.

— Ладно. — Я прервала наше молчание. — Что я должна делать?

— Мы возвращаемся к вопросу, который задал я. — Майкл сложил газету пополам и положил ее на стол. — Чего ты хочешь?

— Я хочу быть как все, но я понимаю, что это невозможно.

— Необходимость быть как все преувеличена.

Как же сладко он улыбается!

— Ну… — Я не сразу смогла ответить, так как меня снова отвлекли его губы. — Если быть как все — не вариант, я, наверное, просто хочу понять как можно больше о том, с чем я живу.

— С чем мы живем, — поправил меня он. — Может, поужинаем сегодня вместе? Ты пока составишь список вопросов, которые хочешь мне задать.

Поужинаем. Сегодня. О господи! Да!

— Я зарезервирую столик в «Телеграфе». У меня там свои люди. В семь?

— У нас будет свидание, — с улыбкой сказал Майкл, поднимаясь. Но улыбка исчезла так же быстро, как и появилась. — Ну, то есть не совсем. В «Песочных часах» не любят, когда сотрудники путают работу и… развлечения.

Я улыбнулась, глядя Майклу в спину, но все веселые бабочки, кружившие у меня в животе, умирали одна за одной и безжизненно падали вниз.

Разумеется.

По пути домой я зашла в «Телеграф», чтобы зарезервировать столик. Все продолжали называть это место именно так, хотя Томас и пытался придумать новое название для ресторана, но потом сдался. Он даже оставил старую вывеску и кое-какое оборудование в качестве декораций. Получилось очень необычно, повсюду блестящее темное дерево и полированный металл. Красиво, если, конечно, вам вообще такое нравится.

А нравилось, по всей видимости, многим, потому что, если бы не мое положение, заказать столик мне бы не удалось. Я не стеснялась пользоваться своими связями и буквально вынудила девушку записать мое имя в самом верху списка. Свидание, то есть ужин, должно было состояться. Разнервничавшись, я чуть не хихикнула вслух, но сдержалась. Девушка посмотрела на меня краем глаза. Я осознавала, что лишь подкидывала дрова в костер городских сплетен. Ничего, пусть горит.

Уладив вопрос со столиком, я пошла через площадь в лофт, убеждая себя смотреть только под ноги и как бы плыть по течению. И у меня почти получилось, но, когда я шагнула с асфальтированной улицы на залитую бетоном пешеходную дорожку, я прошла сквозь хиппушку из семидесятых с фенечками. Она лопнула и испарилась, как и бывало всегда с временной рябью — теперь я хоть знаю, как это называется.

Я подумала о том, что, может, стоит вообще закрыть глаза и подняться на ощупь, но я не хотела упасть и сломать себе что-нибудь перед таким важным ужином. Войдя в лофт, я услышала тишину и обрадовалась возможности расслабиться и побыть одной.

Мою комнату Дрю отделала незадолго до моего возвращения, и она очень хорошо отражала мой характер. Темно-коричневые стены, всего лишь на несколько тонов светлее эспрессо, выпитого мной за завтраком. Белая мебель с плавными контурами, подчеркнутая мягким коралловым цветом обивки, оживляла комнату, а благодаря продуманно расставленным фотографиям в ней было еще и очень уютно. Между двумя эркерами стояли кожаное кресло и оттоманка. Над кроватью висели картины Джона Уильяма Уотерхауса в красивых рамах. Прямо по центру располагалась моя любимая «Леди из Шалот». Над комодом Дрю поместила большое зеркало с маленькой лампочкой наверху.

Дрю вошла без стука, и я вздрогнула.

— Извини, Эм. Я не знала, что ты дома. — Она положила на край кровати пушистое оранжевое одеяло — с него еще не были сняты бирки, — а потом вернулась к двери. — Я его только сегодня увидела и подумала, что тебе понравится… укрываться им. Оставлю тебя одну.

— Подожди… Знаешь, не обязательно мне постоянно что-то покупать, — мягко сказала я, сев на кровать и положив одеяло на колени. Я хотела сказать, что Дрю не стоит из-за меня так напрягаться. — Хотя оно мне очень нравится. Спасибо.

Дрю покраснела, ее нежная фарфоровая кожа сегодня светилась ярче, чем обычно. Она обрадовалась тому, что обрадовалась я. Я ей многим была обязана. Она приняла меня в свою семью как суррогатную дочь вскоре после того, как вышла за Томаса, и изо всех сил старалась сделать так, чтобы я в их доме чувствовала себя любимой, когда мне пришлось сюда вернуться. Благодаря ей я не считала себя неудачницей из-за того, что была вынуждена уехать из частной школы: Дрю постоянно напоминала мне о том, что не моя вина, что руководство решило сократить финансирование.

— Ну, — сказала она, усаживаясь в стоящее в углу кожаное кресло, — расскажешь о Майкле? Он вроде бы не такой, как другие, да?

Я старалась держать язык за зубами. Примерно полсекунды.

— Я не могу перестать думать о его губах.

Да, пора бы отремонтировать свой фильтр. Такую откровенность я не планировала. Глаза мои широко распахнулись, лицо вспыхнуло, и я цеплялась за надежду, что Дрю толком не расслышала.

Но тщетно.