Знакомая рука ложится на мое плечо. Легкое пожатие. Я люблю тебя.

Я оборачиваюсь и смотрю на Ма, которая кладет щепотку соли на ладонь, крошечная, знакомая улыбка дергает уголок ее рта.

Иногда я забываю, что мама понимает меня так же, как я ее. Она слышит то, что я не говорю. То, что я хочу сказать.

Она обнимает меня, и я издаю рыдание – короткое и приглушенное, когда я прижимаюсь к ее груди. Крепко обняв меня, она отстраняется. Свободной рукой она убирает прядь песочно-каштановых волос с моего лба, ее пальцы любовно задерживаются на моих веснушках. Она думает, что они прекрасны, но мы не согласны в этом вопросе.

– Знаю, знаю, – я не могу удержаться от улыбки, повторяя то, что она всегда говорила мне, когда я была маленькой девочкой. – Это поцелуи фей.

Ма жестом приглашает меня следовать за ней к деревянному стулу у камина. Она садится, предлагая мне сделать то же самое.

Когда я была намного младше, мы обычно сидели вот так после обеда. Папа курил трубку, а Киран играл с игрушечными бардами, которых лепил из глины. Мама заплетала мне волосы. Как и старые сказки на ночь, это было время тепла и безопасности. Традиция исчезла после смерти папы и Кирана, но время от времени Ма возобновляет ее только для нас двоих – когда знает, что мне это нужно больше всего.

Дрожь в ее пальцах исчезает, когда она нежно расчесывает мои волосы. Они не особенно красивы, как густые волны Фионы, но достаточно длинные, чтобы сформировать из них прическу, что, я думаю, нравится Ма. Когда я была маленькой, она вплетала мне в косу полевые цветы.

Огонь согревает нас, ее руки собирают мои волосы, и приходят образы – не сны, конечно, но что-то большее, чем воспоминания. Почему-то голоднее и страшнее, прорываясь сквозь меня, как буря тьмы – стук копыт, табун лошадей на пыльной дороге. Маленький мальчик плачет. Синие вены.

Я сижу на коленях у мамы, зажмурив глаза, пока огонь не догорает до угольков и тушеное мясо не перестает дымиться. Тихое сопение позади меня сообщает, что она заснула. Я сажусь и поглаживаю замысловатую косу, которую она заплела, стараясь не разбудить ее.

Откинувшись в кресле, она выглядит умиротворенной, чего не бывает днем. Гусиные лапки у глаз и тонкие морщинки на лбу смягчены, что делает ее более похожей на женщину из моего детства. Я стягиваю одеяло со спинки стула и накрываю ее, прижимаясь поцелуем к серебряной пряди волос на ее виске. Она тихонько похрапывает, но не шевелится.

Как ни странно, этот храп – единственное, что я слышала от нее за последние годы, и я жду, не услышу ли его снова. Но Ма поворачивает голову, и ее дыхание успокаивается.

Я чувствую укол грусти в груди. Она заслуживает лучшего, чем это. Она заслуживает знать, что со мной происходит, но не может.

Однако я не единственная в доме храню секреты.

Однажды ночью, когда я не могла уснуть после смерти Кирана, я наблюдала из-под одеяла, как мама осторожно вытащила маленький предмет, спрятанный под кроватью, и убаюкала его, прежде чем спрятать снова. Слабая тень от ее свечи легла на мою кровать, когда она оглядела меня и нежно поцеловала мои волосы, прежде чем снова лечь и заснуть.

Я тихонько подхожу к деревянной раме ее кровати и опускаю руку, нащупывая пальцами маленькую дырочку в матрасе. Я достаю матерчатый мешочек размером с мою ладонь. На нем странные символы, искусно вышитые на ткани, но в остальном он очень простой. Я вытряхиваю содержимое, и маленький, но тяжелый каменный талисман соскальзывает в мою руку.

Тайное сокровище моей матери: маленький золотой бычок, центральная фигура в истории Гондала. Я не помню того дня, но однажды утром Киран пришел с ним домой, заявив, что его подарил ему проезжавший через город торговец. Ма хотела выбросить его – годом раньше барды начали совершать рейды, охотясь за запрещенными предметами вроде этих, чтобы уничтожить их. Когда она сказала нам, что сожгла его, Киран был безутешен. Но однажды ночью он пробрался ко мне в постель и раскрыл ладонь, чтобы показать вола. Странный материал не воспламенится, сказал он. Вместо этого золото засияло еще ярче.

Теперь Ма прячет фигурку, храня ее, несмотря на риск.

Я осторожно переворачиваю фигурку в руке, ощущая ее вес. При ближайшем рассмотрении я вижу крошечные зеленовато-золотые прожилки в камне, мерцающие даже в полутьме. Такого камня в Монтане не найти. Киран сказал, что это сделано в Гондале. С таким же успехом он мог бы сказать, что она упала с неба. Гондал – это ложь, не более чем красивая история.

Я закрываю глаза, и передо мной вспыхивает образ Кирана, лежащего в постели. Он на ранней стадии болезни, его каштановые волосы прилипли ко лбу от пота. Крупные вены на шее только начинают темнеть. Он хватает ртом воздух после каждого приступа кашля, каждый следующий более жестокий, чем предыдущий.

– Не беспокойся обо мне, Шай. Я силен, как бык, – сказал он мне, прежде чем меня унесли из комнаты, чтобы я никогда больше его не видела.

Долгое время я могу только стоять на месте, зажмурив глаза, пока жгучая боль в груди не утихает. Сколько бы времени ни прошло, потеря Кирана отдается жестокой болью в моем сердце.

Я осторожно кладу быка обратно в тайник, закрываю за собой входную дверь и спускаюсь по деревянному крыльцу на дорогу. Я стираю пыль с железной маски смерти, которая висит над нашей дверью, – на всякий случай.

После короткого дождя в воздухе пахнет свежестью. В темноте легче представить себе Астру такой, какой она была когда-то, – тени скрывают сухие трещины в земле, бесплодные поля и животных, чьи кости торчат под острыми углами. Луна ярко светит над головой, освещая небо, покрытое мерцающими звездами. Раскинувшаяся чернота напоминает мне рассказы о Гондале, окаймленном с одной стороны огромным пространством сверкающей голубой воды, о котором говорят, что оно бесконечно, прекрасно и смертоносно. Это вызывает во мне страх, но также и другое чувство, которое я жажду понять.

Сухая трава хрустит под тонкой подошвой моих ботинок. Когда я прохожу мимо сарая, меня преследует шорох овец во сне.

На опушке сосновой рощи я взбираюсь на массивный валун, к которому мы с Мадсом приходили считать звезды. Деревья в этом месте давно мертвы, оставив после себя только искореженные скелеты своих прежних «я», – поэтому здесь достаточно места, чтобы охватить взглядом небо. Тощие почерневшие ветви деревьев – еще одно напоминание, что земля вокруг умирает, что мы можем стать следующими, если не будем осторожны. Я подтягиваю колени к подбородку и смотрю на долину.

В лунном свете она кажется больше; сфера слабо мерцающих огоньков над ней. Внизу, на западе, долина окаймлена клочками синеватой травы. Вся она окружена заснеженными горами, по другую сторону которых лежит Астра, раскинувшаяся на равнине, по другую сторону перевала. Лунный свет достаточно ярок, чтобы ясно видеть мой дом дальше по склону холма и дорогу, ведущую к центру Астры. С другой стороны, за высохшим прудом и редеющим лесом, где папа обычно охотился, простирается пастбище.