На службу он поехал на автобусе, заменявшем на этом маршруте трамвай. В ходе городской кампании по благоустройству Гейдельберга, всегда казавшейся Тойеру непомерно раздутой, вся Брюккенштрассе была разобрана на части: трубы, рельсы — все теперь лежало на земле. Владельцы магазинчиков кипели от злости, зато Тойер, почти всегда возвращавшийся домой уже после окончания дневных работ, радовался наступившей тишине: ночной визг трамваев на время замолк, и сон комиссара заметно улучшился.

Правда, минувшей ночью он видел во сне Хорнунг — она шла вдоль северной дамбы, а сам он был морем. Он мог лишь лизать ее ноги и видел, как они размывались и таяли, будто сахарные. Сам же он в том сне казался себе огромным, неуязвимым, витальным, бессмертным, но абсолютно одиноким. Потом проснулся — обессиленный, уязвимый, смертный и действительно абсолютно одинокий, но по человеческим меркам все-таки огромный, хотя и не там, где нужно. К чему бы этот сон? Гаупткомиссар был на севере страны только один раз, в Киле, на курсах повышения квалификации; пытался во время обеденного перерыва найти там море и не нашел.

(Нормандию он без малейших сомнений причислял к абстрактному Западу.)

Замок, приветствовавший его из-за теплого Неккара — Тойер едва не поклонился ему с моста в знак почтения, — стоял в лесах, Старый мост тоже подновляли. Чиновники из мэрии прямо-таки помешались на ремонте. И почему его, Тойера, не включили ни в один план реставрации? Старший гаупткомиссар выстукивал на тонированном стекле автобуса ритм популярной песенки, пока его не остановил раздраженный вздох пожилой дамы, сидевшей напротив.

Постепенно становилось жарко, по-настоящему, по-гейдельбергски жарко. Скоро по ночам оглушительно застрекочут цикады, явственней повиснет в воздухе вонь нагревшейся за день осмолки, студенты улягутся на берегах Неккара с учебниками, резкий курпфальцский говор отступит на три месяца в переулки под натиском веселого и опасного сицилийского диалекта. Впрочем, нет, не отступит. Тойер утер пот носовым платком.

УБИЙЦА КОТОРЫЙ ВОТ УЖЕ МНОГО ЛЕТ ТАК УЖАСНО И УЖАСАЮЩЕ СЕЕТ УЖАС В ГОРОДЕ ОСОБЕННО ПРИВЕЛ ВСЕХ В УЖАС ТЕМ ЧТО ПОСТОЯННО ДЕЛАЛ ОДНО И ТО ЖЕ ДЕЛАЛ ОДНО И ТО ЖЕ ДЕЛО СБРАСЫВАЛ МЕРТВЫХ МАЛЬЧИКОВ ПО СТЕКЛЯННОЙ РЕКЕ ТЕПЕРЬ ОН СДЕЛАЛ НЕЧТО ДРУГОЕ УБИЙЦА ПРИКОНЧИЛ ОДНОГО ИЗ МУЖЧИН КОТОРЫЕ ЗА ЖАРЕНОЙ ОЛЕНИНОЙ БЕСЕДОВАЛИ О МЕРТВЫХ МАЛЬЧИКАХ ИЛИ ВТИХОМОЛКУ РАДОВАЛИСЬ СКРЫТНОСТИ МАЛЬЧИКОВ ЖИВЫХ И ВОТ ОН УБИЛ одного ИЗ ТЕХ МУЖЧИН НОЧНОГО СТОРОЖА

ЭТО НАЧАЛО ПЛАЗМЕННОГО ВЕКА

ЭТО НАЧАЛО ПЛАЗМЕННОГО ВЕКА

ЭТО НАЧАЛО ПЛАЗМЕННОГО ВЕКА

ГДЕ ПРАВДЫ МЕНЯЮТСЯ И СТАЛКИВАЮТСЯ ДРУГ С ДРУГОМ ПОКА НЕ НАСТУПИТ КОГДА-НИБУДЬ БОЛЬШАЯ ТОТАЛЬНАЯ ПРАВДА КОТОРАЯ ЗАТЕМ ПОРОДИТ ПЕРВЫЕ НОВЫЕ ПОЛУПРАВДЫ НАЧНЕТ ТЕРЯТЬ СМЫСЛ СТАНЕТ ВЫРАЖЕНИЕМ ПРОЦЕССА ПЕРЕМЕН И С НАЧАЛОМ ПЛАЗМЫ МОРЕ ПРАВДЫ ПО ПРАВДЕ СТАНЕТ СКОРЕЕ МЕРТВЫМ СКОРО

Гаупткомиссара Иоганнеса Тойера ждал в его кабинете небольшой предпраздничный сюрприз. Там собралась вся его группа: Хафнер дымил как паровоз, Лейдиг в своем костюмчике словно для конфирмации выглядел как фальшивая монета в кошельке, а Штерн в майке с надписью «Ай-лав-Гейдельберг», заправленной в дешевые вулвортовские джинсы, поливал засыхающее растение.

— Шеф! — Хафнер мягко улыбнулся. Больше говорить было и не нужно. Мужчины торжественно молчали, наслаждаясь тем, что они в полном комплекте. Нарушил молчание Лейдиг, лишенный возможности наконец дозреть и стать мужчиной:

— Как провели отпуск?

— Лучше всех, — ядовито ответил Тойер, — потому-то и вернулся домой раньше времени. Кстати, с Троицей вас всех.

— И вас тоже, — чинно отозвался Штерн. Они посвятили шефа в подробности дела.

— Значит, лохматый, неряшливый мужчина, — вздохнул Тойер. — Тут у нас широкий выбор, от гитариста, играющего хеви-метал, до профессора-индолога. Могу я взглянуть на свидетельские показания?

— Мы пригласили свидетелей — подумали, что вы захотите с ними познакомиться. — Как всегда, когда Лейдиг сообщал, что они что-то сделали для шефа, он явно ждал похвалы. Поэтому Тойер благодушно кивнул. Правда, когда по вине Лейдига что-то срывалось, критика на него не действовала. Вспомнив об этом, Тойер вслед за кивком укоризненно покачал головой.

Среди людей Тойера повисло красноречивое молчание.

В такие минуты в возникшей пустоте вдруг явственно ощущается подстерегающее каждого из нас безумие: например, из-за незначительного нарушения функции нейронов он вдруг начнет беседовать с гидрантом или доверять американскому президенту. Хафнер поднес к уху запястье с часами.

— Вы тоже плохо слышите с похмелья?

Бабетта осторожно разбудила Ильдирим. Та заморгала затуманенными со сна глазами и увидела возле кровати странное существо с тыквой вместо головы. Потом картинка сфокусировалась, день просочился в сознание, как вода в губку. Девочка нахлобучила шутки ради на голову оранжевое ведерко. Голос ее звучал глухо.

— Ты велела помогать тебе по хозяйству, но как только я хочу взяться за дело, как со мной что-нибудь случается!

Засмеявшись, Ильдирим повалила свою приемную дочь на кровать.

— Но я все-таки приготовила завтрак. — Девочка быстрым движением сняла ведро с головы.

— Вот это новость! — Ильдирим крепко обняла ее, полагая, что после таких сенсационных заявлений матери должны ласкать детей, хотя ей нужно было срочно пописать, а еще она ощущала легкое никотиновое отравление — в последнее время злоупотребляла сигаретами.

— Ты можешь спокойно покурить, — сообщила Бабетта с уютной улыбкой, — но потом веди себя как образцовая мама. — Она умиленно смотрела на Ильдирим и поправляла волосы. — Ты всегда ложишься в постель в нижнем белье. Почему у тебя нет ночной рубашки?

Опекунша потянулась так, что по всему телу захрустели суставы.

— Когда у меня женские дела, я надеваю шерстяную пижаму с мишками, потому что так теплей. А в другие дни мне все равно, ведь никто не видит, как я сплю — голая или во что-нибудь одетая. Короче, — она ласково нажала на курносый носик Бабетты, — до сих пор мне это было безразлично.

На Бабетте была застиранная махровая пижамка отвратительного бурого цвета. Ильдирим стало не по себе. Она была вынуждена признать, что мамаша Шёнтелер, над которой она уже брала верх и почти вырвала девочку из ее хищных когтей, когда-то стояла у прилавка с детскими вещами, покупая для своей Бабетты пижаму. Опекунша почувствовала сострадание к родной матери девочки, а собственная роль показалась ей неприглядной и безнравственной.

— На следующей неделе я возьму парочку свободных дней, — услышала она собственный голос, — и тогда мы с тобой купим самые соблазнительные ночные сорочки.

— Боди тоже, — захихикала девчушка и звонко чмокнула Ильдирим. — Тебе надо сегодня на работу?

— Увы, надо. — Прокурор свесила ноги и уставилась на пальцы, словно их срочно требовалось пересчитать. Она прислушалась к ставшему уже привычным шуму в голове. Нет, сегодня ей было лучше, гораздо лучше — всего лишь общий негромкий гул без пронзительного металлического скрежета.