Лада упорхнула. Домовушка долго возился с замками – я насчитал на связке десять ключей различной величины, и не менее пяти из них он пустил в ход. Потом он еще задвинул тяжелый засов и не забыл про цепочку, после чего долго загибал пальцы, сверяясь с дверью, как бы считая запоры. Наконец он повесил связку с ключами на дверную ручку и вернулся в кухню.

Пес уже вылизал свою миску и отошел от стола. Я тоже почти справился со своей порцией, но как можно медленнее приканчивал остатки. Меня интересовало, для кого предназначена четвертая тарелка.

Домовушка подошел к висевшей над дверью паутине и позвал:

– Товарищ капитан, а товарищ капитан! Вы завтракать-то изволите али как? – Паутина не шелохнулась, и Домовушка заметил с некоторой иронией: – Не соизволяют.

Он снял с подоконника миску, накрытую полотенцем, и поставил на стол. Полотенце откинулось, и из миски вылезла огромная бурая жаба, покрытая буграми и бородавками. Домовушка пододвинул жабе тарелку с кашей и тоже наконец сел завтракать.

Жаба вежливо, не обращаясь ни к кому конкретно, сказала: «Приятного аппетита», – и принялась за еду. Кушала она очень аккуратно, уставив в потолок свой сосредоточенно-отрешенный взгляд, далеко высовывала длинный язык, прихватывая им кашу и как-то сбоку занося ее в широкий рот.

Меня и так знобило, но тут просто затрясло. Я сказал:

– Спасибо, все было очень вкусно, – и спрыгнул с лавки.

– Вот! – завопил Домовушка. – Учитесь! Сколько я вас кормил, поил, никто словом добрым мою стряпню не помянул!.. У ты мой сладенькой!.. Я ж говорил, говорил я, что котейко нам уюту и тепла придаст!..

И в этот момент дернула меня нелегкая почесаться – засвербело что-то под правым, разодранным вчера ухом. Почесался я задней левой – как будто всю жизнь это делал.

– Блохи! – с ужасом закричал Домовушка, бросая свою ложку в тарелку с кашей, так что брызги полетели во все стороны. – Блох успел нахватать! Купаться! Немедленно!

Он цапнул меня за шкирку, как можно дальше вытянув лохматую свою лапку, и потащил в ванную, прихватив под мышку бархатную подушку. Там плюхнул меня вместе с подушкой в пустую ванну, вылил в нее, наверное, полбутылки дорогого ароматного шампуня, открыл воду, взбил покруче пену и удовлетворенно вздохнул. Я, не успев опомниться, оказался тщательно вымыт, вытерт пушистым китайским полотенцем, уложен на кровать, ту самую, с шишечками. А когда Домовушка пристроился в кресле с вязанием, я услыхал историю Лады в его изложении. Должен отметить, что позже я слышал несколько вариантов этой истории. Некоторые в целом повторяли друг друга, разнясь лишь в деталях. Другие, наоборот, совпадали в деталях, но по-разному интерпретировали основные события. Для удобства и чтобы не запутаться, я их пронумеровал, но излагать на этих страницах буду в хронологическом порядке. Так сказать, по мере поступления.

Итак, версия первая, принадлежащая Домовушке. Я сохранил стиль, только немного, если можно так выразиться, причесал его, убрав устаревшие и неграмотные выражения.

– В некотором царстве, в некотором государстве жили-были царь-батюшка со своею царицею. Жили они не тужили, ели сытно, пили сладко, да только не было у них малых детушек, и очень они оттого печалились. И вот однажды видит царица сон…

В этом месте я прервал Домовушку:

– Ты же обещал мне про Ладу рассказать, а сам какую-то сказку завел.

– И-и-и, миленькой, самая про Ладу это быль и есть!…И видит царица сон, будто стала она белою утицею, и снесла она яйцо золотое, а невесть откуда налетел черный коршун, схватил то яйцо и взвился в поднебесье. Проснулась царица, свой сон царю-батюшке поведала, да и молвит: «Царь, говорит, государь, сулит этот сон нам беду неминучую, горькую. Рожу я ребеночка, но похитят наше дитятко драгоценное прямо из колыбели, и не вырастет оно ни в царевну премудрую, разумную, ни в царевича, удалого добра молодца, и некому будет тебе престол передать да на покой уйти не удастся, потому как заклятие на чадушко наше наложили страшное, а какое и кто наложил – то мне неведомо…» А надо тебе, касатик, знать, что был в том царстве-государстве закон, по которому ежели царская дочь не премудрая, то никакая она не царевна наследная, а просто царска дочь – красна девица. И царицей ей опять же никак не стать. И все тому закону подвластны были. И сама царица, Лады нашей матушка, тоже весьма в премудрости превзошла в бытность свою царевною…

Я снова прервал Домовушку:

– А царь? Я так понимаю, что царю мудрость нужнее, чем царице.

– И-и-и, миленькой, царю, бывает, мудрость без надобности. Царю нужнее сила молодецкая да умение воинское, в трудах ратных да в походах царь время свое проводит, а царице царством править приходится, порядок блюсти да за казной следить. Потому в том царстве-государстве царица царя главнее. И престол отцовский не царевичу переходит, а только царевне. А ежели случится такое, что нет у царя дочери, так царевичу назначено жену себе искать премудрую, разумную, опять же красну девицу. А как соткет она ковер самотканый, да спечет хлеб без печи и огня, да еще что подобное сотворит, да в главной столичной церкви с царевичем обвенчается, вот тогда станет царицею.

– Пригорюнился тут царь-батюшка, – продолжал Домовушка, – стал думу думати: как беды неминучей избежать, как лихо такое избыть? И призвал к себе преминистра[1]. «Советник мой наипервейший, преминистр мой дорогой, скажи-помоги, как мне быть, как горю подсобить?» И преминистр ему посоветовал призвать ведунью опытную, чародейку могучую, чтобы сняла она заклятие с не рожденного еще дитяти.

Призвали чародейку опытную, ведунью всеведущую в палаты царские белокаменные, рассказали о сне, царицей виденном. Поглядела чародейка в книги волшебные, бобы на белом плате раскинула, воск белый от меду липового плавила на огне можжевеловой веточки да в воду родниковую, серебряной чашею в полнолуние зачерпнутою, тот воск лила. И вот что она царю-батюшке с его царицею сказала: «Славный царь-батюшка и ты, царица премудрая! Наложили заклятие на вас силы темные, мне неведомые. И не могу я, слабая, снять то заклятие, потому как есть опасность, что царица при том ума-разума, а то и живота своего лишится. Но не горюйте раньше времени, царь с царицею! Есть средство помочь хоть и тяжко то, и труда много приложить будет надобно». – «Помоги, чародейка, сделай милость такую! А уж мы тебя за службу всем, чем только пожелаешь, одарим, и златом-серебром, и каменьями самоцветными, и мехами дорогими, и узорочьем…» Согласилась ведунья им помочь и велела в лесу дремучем, в чащобе глухой построить терем без гвоздя единого, в пять глав, семь углов, из бревна дубового да соснового. И царица, как пришел ей срок родить, удалилась в тот терем вместе с чародейкой, да с мамками, да с няньками, да с повивальными бабками, да еще с супругой преминистра, которой тогда же срок подходил.