около недели всего лишь, то мощи и оставили стоять до дня, когда будет кому их отпеть. И ко дню труп принял такой вид, что даже человеку совершенно чуждому легко было доказать, что брат Мокий погиб насильственно.

Народ начал съезжаться накануне праздника. Вокруг холма, на котором возвышался храм, выросло еще селение из палаток разных цветов и размеров. Палатки были расположены улицами и переулками, причем богачи разместились вокруг самого холма, а окраину занимали те, у кого не было палаток, а одни только повозки, и, наконец, не имущие ни тех ни других. Увеселения заключались в музыке, танцах, борьбе и чудовищном пьянстве. В течение двух дней каждый кутила, он же паломник, выпивал несметное количество мер яблочной или ячменной водки. Но не меры вина, не обилие флейт или борцов определяли степень веселия, а требы, какие в день праздника приходилось совершать приезжему духовенству. Если за установленным молебном следовали крестины или венчание, праздник можно было считать неудавшимся. Настоящее веселье могла вызвать только смерть. Только ее присутствие могло заставить собравшихся без устали петь, пить, лобызаться и отплясывать. На свадьбах пили из полоскательниц, на похоронах тянули из ведер. Музыканты приходили в такое неистовство, что не могли затихнуть; пляшущие, войдя в круг, не хотели уступать места другим, костры преображались в пожары, и оргия затягивалась на много дольше всякого положенного предела. Когда же народ разъезжался, скромное кладбище, расположенное неподалеку от церкви, оказывалось обращенным в свалочное место; никто его, однако, не чистил, и только снег скрывал это безобразие.

А кладбище заслуживало другого отношения. Его памятники, украшенные превосходными изображениями, труд местного каменотеса Луки, не только сохраняли портрет покойника, но и рассказывали о его жизни. Не надо было уметь читать (трудное и нехорошее дело), чтобы узнать, чем занимался усопший: был земледельцем или ремесленником и какой отрасли, имел ли детей и дом и отчего и в каком возрасте умер; какие блюда предпочитал и из чего выкуривал водку; размеры оставленного им движимого и недвижимого; если вдова или вдовец возобновляли брачные узы до положения камня, то об этом было непременно упомянуто, и в самом нелестном для живых виде. Даже нередко охранявший память покойного ваятель являлся к могиле много лет спустя и приписывал новые обстоятельства, касающиеся покойного. Порядок этот в основных чертах был строго обязателен, и Лука, которому предстояло соорудить камень на будущей могиле брата Мокия, неистовствовал больше всех, чтобы добиться раскрытия убийства, так как пока в ряду изображений не хватало главного сюжета.

В отчаянии мастер предложил было собеседникам, старосте, писарю и прочим, заседавшим в одном из кабаков, отказаться из-за незнания обстоятельств от погребения юродивого здесь и отправить его на север искать успокоения в монастырской ограде. Но похороны брата Мокия были слишком большим соблазном для пьяниц; во-вторых, на могиле монаха нужно было ждать с несомненностью чудес; в-третьих, пока будет обтесываться камень, убийца будет непременно найден; в-четвертых, и так далее – словом, против глупого предложения Луки было выдвинуто столько возражений, что присутствующие хладнокровно разбили ему лицо и отправили домой высыпаться.

Первое соображение было правильно. Похороны известного всему краю монаха оказались особенно жирной приманкой, и съезд превзошел самые преувеличенные ожидания. Пришельцы раскинулись лагерем до самой реки, а погода позволяла не скрываться под ковром или повозкой. Трубачей с учеными медведями было столько, что ярмарка походила на зверинец. Стон волынок и грохот барабанов сопровождались ревом детей, которые не могли ни спать, ни оставаться спокойными. Ночью, когда пошли прыгать через огонь, стреляли усерднее, чем на войне. Но, как много ни было народу, мехов было значительно больше, и к утру праздника если кто-нибудь и не блевал, то был, во всяком случае, пьян вдрызг.

Отпевало брата Мокия духовенство не белое, а черное, как из его монастыря подоспевшее, так и из того, куда он направлялся. Монахи не разделяли мнения мирян о насильственной смерти подвижника, так как выражение глаз покойного свидетельствовало, что он видел смерть, которую якобы не видят, когда умирают насильственно; но так как монахи и в этом не были убеждены (к огорчению Луки), то и порешили, во избежание всяких двусмысленностей, согласиться на ходатайство сельчан похоронить тут юродивого. На отпевание никто не явился. Но, когда братия вынесла гроб, ей долго и с исключительными усилиями пришлось пробиваться сквозь толпу или карабкаться по грудам храпящих. На кладбище же верующие вынули труп из гроба, наполнили гроб водкой и, стоя на четвереньках, хлебали прямо из гроба. Никто помешать этому не попробовал, дело могло кончиться самосудом, и окончательно истерзанное почитателями тело монаха было сброшено в яму и так засыпано. Когда же, два дня спустя, каменотес Лука оказался в состоянии отправиться на кладбище, чтобы снять необходимую мерку, он нашел гроб поверх могилы, а в гробу захлебнувшегося в вине односельчанина.

Правы оказались и заявлявшие, что на могиле юродивого надо ждать чудес. Началось с ливня, неестественного в это время года и такого сильного, что все нечистоты были смыты в реку, а запоздалые, по недостатку рабочих рук, партии сплава оторваны от берегов и выплюнуты в море. На могиле выросло вдруг черное дерево и пошло, благоухая, цвести. И ночью всякий, кто отважился, мог видеть: горела над деревом серебряная луна. А еще через пару дней могила обросла колючей изгородью, и не успел опуститься снег, а могила уже была недоступна для взглядов или копыт. И так как чудеса, хоть они и чудеса, в местности этой явление довольно-таки заурядное, то о могиле брата Мокия вскоре вовсе забыли, если бы брат Мокий не был убит.

Пока убийца не был отыскан и обезврежен, никто не чувствовал себя спокойно. И не потому, что о<б> убийстве шла речь. Убийство само вздор; кому не пришлось, спрашивается, убивать, если и не под пьяную руку, то в бою, во всяком случае. Дело не в убийстве, а в злой воле, в степени злости. И эта степень должна быть превосходной, чтобы решиться на враждебные хотя бы действия против святостью прославленного юродивого, не говоря о<б> убийстве. И такой злой воли терпеть в околотке крестьянство и рабочие не могли, тем более притаившейся. И следствие велось посетителями двух кабаков с таким прилежанием, что вскоре личность убийцы можно было считать установленной.

Прежде всего, в итоге бесчисленных схваток за честь той или иной деревни, порешили, что тело брата Мокия остановилось тут, а не в другом месте, чтобы ознаменовать присутствие святотатца здесь именно. Когда это важное обстоятельство было добыто, оставалось искать в своем кругу