меня — я на него еще и не встану — само не вместит: то место меня чует как пороховой склад — спичку!»

Что же касается младороссов — вот живая сценка. Доклад бывшего редактора и сотрудника В<оли> России (еврея) М<арка> Слонима: Гитлер и Сталин. После доклада, к началу прений — явление в дверях всех младороссов в полном составе. Стоят «скрестивши руки на груди». К концу прений продвигаюсь к выходу (живу за* городом и связана поездом) — та*к что стою в самой гуще. Почтительный шепот: «Цветаева». Предлагают какую-то листовку, к<отор>ой не разворачиваю. С эстрады Слоним: —

«Что же касается Г<итлера> и еврейства…» Один из младороссов (если не «столп» — так столб) — на весь зал: «Понятно! Сам из жидов!» Я, четко и раздельно: — «ХАМ-ЛО!» (Шепот: не понимают.) Я: — «ХАМ-ЛО!» и, разорвав листовку пополам, иду к выходу. Несколько угрожающих жестов. Я: — «Не поняли? Те, кто вместо еврей говорят жид и прерывают оратора, те — хамы. (Паузы и, созерцательно:) ХАМ-ЛО». Засим удаляюсь (С КАЖДЫМ говорю на ЕГО языке!)[130].

Если я всегда жила вне русла культуры, то, м<ожет> б<ыть> потому, что оно ПО МНЕ пролегло.

Нет, голубчик, ни с теми, ни с этими, ни с третьими, ни с сотыми, и не только с «политиками», а я и с писателями, — не, ни с кем, одна, всю жизнь, без книг, без читателей, без друзей, — без круга, без среды, без всякой защиты причастности, хуже, чем собака, а зато —

А зато — всё.

До свидания! О конце Вашей рукописи очень значительном допишу в следующий раз. Сейчас как будто устала — и бумага кончается. (Пишу разведенными чернилами, почти водой, — оскорбительно!)

Если хотите, чтобы поскорей ответила, пришлите марку (кажется на почте продаются такие интернациональные знаки), лучше попросить марку, чем совсем не ответить — правда?

— О многом, очень важном, м<ожет> б<ыть> самом важном, еще не сказала ни слова.

                                        М. Цветаева

<Приписки на полях:>

Мне думается, Вы знаете * моего печатного материала, а он весь — * мною написанного, если не меньше.

Писать обо мне по существу — не отчаялся бы только немец.

Замечательные, исключительные стихи — Бенедиктова[131]. Спасибо.

«Иск<усство> при свете Совести» по требованию редакции сокращено ровно наполовину. Читаю — и сама не понимаю (связи, к<отор>ая в оригинале — была)[132].

Впервые — Русский литературный архив (с купюрами). С. 208-214. СС-7. С. 380–385. Печ. полностью по СС-7.

25а-33. Ю.П. Иваску

4-го апреля 1933 г.[133]

Написать Вам исчерпывающее письмо в ответ на Ваше — было бы отказаться от всякого: знаю себя, стала, как всегда когда пишу и что бы ни писала, добиваться формулы, а время бы шло, а его у меня вообще нет — ни на что — и в конце концов, очень далеких концов, получилась бы лирическая статья, никому <поверх строки: а за отданного времени даже Вам> ненужная, ибо Вы бы уже забыли.

Раскрываю вашу статью и записываю на полях тетради все непосредственные отзвуки и реплики приходящие в голову.

Вы говорите, я прерываю.

Та*к?

_____

Блистательное определение поэтического языка (и словаря) Шишковым. Эти строки я ощущаю эпиграфом к самой себе.

II Под влиянием Иванова не была никогда.

III Эренбург мне не только не ближе, но никогда не ощущала его поэтом.

Эренбург — сплошное подражение всем, подпадение под всех, без хребта.

Психея совершенно не важна для уяснения моею поэтического пути, ибо единственная из моих книг — не этап, а сборник, составленный по приметам романтики. Я, по руслу явной романтики, с 16 года по 20 год. Чуть ли не по руслу физического плаща. В том же 16 году у меня были совершенно исступленные стихи, от которых у меня сейчас волосы дыбом.

Ничего не поняла из «Сложных метров», как никогда не понимала математики, просто — не знаю, нравы Вы или нет. Если бы сказали на примере, поняла бы сразу.

XIII Ученику не мало Учителя, мало только когда взаимно и на этой земле. Ученик — не на земле. Не на земле, а на горе. Ученик — отдача без сдачи. Полнота отдачи.

Тезею не мало Ариадны, а он ее много любит, то есть отдает бо*льшему себя. Он ее любит больше себя. Вес божественно больше самого себя.

Этим оно и отличается от человечества, которое вровень самому себе (что* уже очень мне) и людского, которого меньше самого себя (своих потенций).

Бог есть неизбежность над каждой своей свойственностью. Больше чем велик, больше чем и так далее.

Третий не так понято. Говорю здесь о помехе быта, а не о благородности ответа и исхода. Говорю о том, что между, а не о том что над.

_____

XIV Определение вражды мне абсолютно чуждое. Вражда прежде всего выход нашей силы.

XVI Люблю мрамор (NB — как и булыжник старой органической Сухаревки) и никогда не любила позолоту и вообще золота — физически не переносила, даже у меня осень:

Березовое серебро.

Я о золоте много и враждебно писала.

Амврозия хуже рококо — даже сновиденную ненавижу. Не верю в форму (и об этом МНОГО ПИСАЛА) и никогда в жизни на нее не льстилась. И слово ненавижу.

Драгоценные вина относятся к 1913 г.

_____

Я для эмиграции — слаба???

Моя любовь к чему бы то ни было, даже к Добровольчеству — слишком сильна, а не я для эмиграции слаба. А ненависть (к тем же большевикам) слишком умна.

Они себя во мне не узнают.

Вы не знаете очень основных для меня вещей: Мо*лодца и Крысолова (1924 <19>25).

<<зачеркнуто: Из неизданных вещей у меня поэма> И должно быть не знаете Поэмы Горы и Конца. Мо*лодца могла бы прислать на прочтение.

_____

Знаете ли Вы Мо*лодца (1921—<19>22 г.), Крысолова, Поэмы Горы и Конца, Поэму с моря, Поэму Лестницы, Поэму Воздуха, Красного Бычка.

Все это большие вещи.

Перекоп и неоконченная Поэма о Царской Семье тоже — лежат.

Если Вы очень серьезно заняты моими писаниями, можно было бы попытаться частью достать, ибо Вы орудуете не самым для меня существенным — Тезеем и Царь-Девицей. Есть вещи — куда насущнее, единоличнее, моее.

Искусство при свете совести так сокращено, что почти бессмысленно, удивляюсь, как Вы не бросили посредине.

_____

Знаете ли Вы мою большую прозу о Гончаровой, не важно, что о Гончаровой: всё только повод.

Материал у меня невероятный. Когда-нибудь за