которой она погибнет. Ты для меня – воздух, которым я дышу; ты для меня – глоток чистой воды, утоляющий невыносимую жажду; ты для меня – живительный сок земли, дающий силы. Я не могу жить без тебя, прекрасная Парэ; я люблю тебя, как не любил еще никто и никого на этом свете! Ответь же мне, есть ли у меня надежда жить, или мне суждено умереть, – но да станет тебе известно, что если я умру от любви к тебе, то смерть моя будет сладостна. Умереть от любви к такой девушке, как ты, великое счастье.

– Когда ты успел полюбить меня, Кане? Мы виделись с тобою только один раз, – улыбнулась Парэ, но взгляд ее был серьезен.

– А сколько раз надо видеться, чтобы полюбить? – живо спросил Кане. – Сколько времени нужно для того, чтобы возникла любовь? То, что приходит со временем, со временем и уходит; то, что не требует времени – не подвластно ему. Я полюбил тебя с первого мгновения, моя прекрасная Парэ; любовь вспыхнула, как молния, но не погасла: она будет гореть во мне, пока я жив.

– Ты забыл, что я посвятила себя богам, – сказала Парэ.

– Но разве не боги даруют нам любовь? – возразил Кане. – Любовь – божественное чувство, и если боги позволяют нам любить, то могут ли люди противиться этому? Есть другие посвятившие себя богам девушки, которым не суждено познать земную любовь. Их боги оставили для себя, но ты предназначена для земной жизни.

– О, Кане, твои речи полны лукавства! – с укором произнесла Парэ. – Ты смущаешь мое сердце. Я не должна слушать тебя.

– Но ты не уходишь. Значит… Значит, и в твоей душе есть искра любви? – Кане взял девушку за руки.

– Пусти, увидят люди, – Парэ сделала слабую попытку освободиться.

– Только это тебя беспокоит? Только это? – горячо воскликнул Кане. – Так ты любишь меня? Отвечай, заклинаю тебя всеми великими богами!

– Да, Кане, да! Я люблю тебя. Я боролась, я пыталась бороться с любовью, но больше не могу. Как и ты, я полюбила сразу, лишь только завидев тебя, – последние слова Парэ произнесла еле слышно.

– Парэ! Любимая моя! Сегодня в небе зажжется еще одна звезда – звезда нашей любви, – Кане прикоснулся губами к рукам девушки, а руки ее пахли цветами.

Где-то скрипнула калитка. Парэ вздрогнула и отстранилась от Кане.

– Ах, Кане, Кане! – вздохнула она. – Ты не представляешь, что нас ожидает. Еще не было случая, чтобы девушка, посвятившая себя богам, стала принадлежать мужчине.

– Значит, ты будешь первой, – сказал Кане. – Кто-то всегда идет первым по дороге в будущее.

– Ты говоришь, как мудрец, – засмеялась она.

– Это любовь сделала меня мудрым.

– Ты умный, Кане. Умный, сильный и красивый…

– Как сладки твои слова, моя Парэ! О, боги, благодарю вас за счастье, которое вы мне дали!

При упоминании о богах на лице девушки промелькнула тревога.

– Мне нужно поговорить с отцом, – сказала Парэ. – Он верховный жрец, он ближе всех к богам, он рассудит, как нам быть. Иди, Кане, и не приходи сюда ни сегодня, ни завтра. Нет, нет, не возражай! Я знаю, что ты будешь скучать…

– Скучать? – перебил ее Кане. – Да я не смогу прожить без тебя два дня, клянусь Матерью-Землей и Отцом-Небом!

– И мне будет плохо без тебя, но так надо. Пусть мой отец рассудит, как нам быть и примет решение. Нельзя допустить, чтобы боги прогневались на нас.

Парэ прижалась своей щекой к щеке Кане, а потом повернулась и быстро пошла к дому верховного жреца.

– Парэ! Парэ! Оглянись! Дай посмотреть на тебя еще один разочек! – взмолился Кане.

Парэ повела плечами, и он понял, что она вот-вот заплачет. Кане ударил себя в грудь кулаком и вскричал:

– Почему мы не можем быть вместе, когда мы любим друг друга! О, боги, смилуйтесь над нами!

* * *

Баира уже сорок лет был верховный жрецом. За это время ему открылось столько тайн, что он более не удивлялся ничему. В первые годы своего пребывания жрецом он поддавался глухой тоске, одолевавшей его по мере проникновения в секреты людской души: однажды Баира даже хотел от отчаяния броситься со скалы в море, но не смог. После еще двух-трех подобных неудачных попыток он смирился, и постепенно безразличие овладело им.

С тех пор все события Баира делил на три группы. Первую составляли радостные события, – и они были более всего неприятны. Из своего большого опыта Баира знал, что радость – это приходящее, скоротечное и обманчивое явление. Вслед за радостью всегда следовало разочарование, вдвойне горькое от того, что ему предшествовала радость.

Во вторую группу входили события не радостные, но и не печальные. Они давали успокоение, вызывая уверенность в том, что все идет как надо, ибо жизнь преимущественно и состоит из событий не радостных и не печальных.

К третьей группе Баира относил трагические события. Они были неприятны, как и радостные события, но не в такой степени. Случившаяся беда уже случилась, ушла в прошлое, что само по себе было неплохо, – но этого нельзя было сказать об ушедшей в прошлое радости. От беды оставались воспоминания, но они блекли, растворялись в реке времени, и, в конце концов, плохие воспоминания уже нисколько не отличались от хороших. Изредка происходили, правда, такие трагические события, которые не сразу уходили в прошлое, но имели влияние на настоящее и будущее, – но и они в конечном итоге теряли силу и переставали иметь какие-либо значение.

В общем же получалось, что в мире не было ничего, что заслуживало душевного волнения. К тому же, за долгие годы своего священства Баира почти перестал различать границу между миром сущим и миром потусторонним. Совершая молитвы и обряды, верховный жрец должен был входить в особое состояние для общения с высшими силами, что не проходило даром для его существования в человеческом мире. Часто общаясь с богами, духами и демонами, Баира начинал принимать их за людей, а людей – за них. Так, вождя Аравака он считал то обычным человеком, то Богом Войны, кровожадным и жестоким, то божком торговли и обмена, хитрым и лукавым; а сына Аравака, Тлалока,