— Может быть, на неделю или дней на десять.

— Так мало?

— Даже много, — усмехнулся статский советник. — Поляки говорят: «Гость и рыба на третий день попахивают».

— А я, грешным делом, уверовал, что мы сможем воспользоваться вашими советами. Помнится, читал где-то, что нет таких преступлений, которые вы не смогли бы раскрыть. Жаль, — вздохнул полковник и, помедлив в нерешительности, вынул из папки половинку разорванной десятирублевой купюры, которую и протянул Ардашеву.

— Тут вот что… Нашли в кармане убитого. Что скажете?

Клим Пантелеевич повертел в руках часть банкноты, посмотрел на свет и заключил:

— Полагаю, что это своеобразный пароль. Вторая часть должна иметь не только одинаковый номер, но и подходить во всех точках разрыва. Выходит, этот ваш эсер…

— Социал-демократ, — уточнил ротмистр.

— Пусть так. Ясно, что он собирался с кем-то встретиться. А откуда он следовал?

— Из Швейцарии. Об этом говорит отметка в его поддельном заграничном паспорте.

— Стало быть, — продолжал рассуждать Ардашев, — его ожидает человек, который профессиональным революционером, по-видимому, не является.

— Отчего вы так решили? — насторожился полковник.

— Эту часть ассигнации ему выдали еще за границей. Вероятно, тот второй не из его круга. Своим незачем устраивать этот шпионский цирк. Ведь эту половинку, скорее всего, оторвали здесь и отвезли за границу. Революционерам такие премудрости чужды. Так бывает, когда сводят людей из совершенно разных организаций, либо… если резидент отправляется на встречу с агентом.

— Ого, куда вы клоните! — покачал головой начальник жандармского управления. — Если это так, то придется связываться с военной контрразведкой… Хотя, я полагаю, дело останется у нас. Убитый — политический преступник. Однако спасибо вам, Клим Пантелеевич, за помощь. — Он протянул трость. — Вот ваше грозное оружие. Возвращаю. Для следствия оно никакого значения не имеет. Я приказал, чтобы его отмыли от крови.

— Благодарю.

— Однако я обязан спросить, имеется ли у вас разрешение на трость с потаенным кинжалом? Вам, должно быть, известно, что согласно статье двести восемнадцатой «Свода Уставов о предупреждении и пресечении преступлений» «запрещается всем и каждому: первое — носить оружие, кроме тех, кому закон то дозволяет или предписывает, и второе — носить трости со встроенными в них потаенными кинжалами, клинками и другими орудиями».

— Разрешение на «браунинг» и трость я могу вам представить. Они находятся среди моих вещей в доме господина Могилевского.

— В этом нет надобности. Достаточно вашего слова. Простите за дотошность, но я не мог не задать вам этого вопроса. Вас доставят на нашем автомобиле. Не обессудьте, если что-то не так…

— Нет-нет, я не в претензии. Позвольте откланяться. Дома, наверное, переживают.

Когда Ардашев уже подошел к двери, полковник окликнул его:

— А все-таки, Клим Пантелеевич, если вы еще не уедете в Петроград, можем ли мы рассчитывать на вашу помощь хотя бы советом?

— Безусловно.

— Ловлю на слове, — улыбнулся Шредель.

— Ах да, простите, — повернулся Ардашев, — чуть не забыл: купюра-то фальшивая.

— То есть как? — воскликнул ротмистр.

— Серия у нее «KR» вместо «КЯ». Латинских букв на наших ассигнациях не бывает. Честь имею, господа.

27 мая 1916 г., пятница

I

Баронесса Мария Константиновна Красицкая чувствовала себя теперь на двадцать лет моложе, то есть, шестнадцатилетней. Ровно столько ей было, когда она первый раз влюбилась. Тогда ей вскружил голову красавец юнкер из пехотного училища, приехавший в соседнее имение погостить к своей тетушке. Она хорошо помнила и первое свидание, и первый поцелуй… Их тайные, так неожиданно начавшиеся встречи так же внезапно оборвались, как и начались. Скоропостижно скончалась мать молодого человека, и он уехал в Киев.

Потом было замужество, продолжавшееся до сих пор, но той остроты ощущений, которые она испытывала с мужем в первые годы совместной жизни, уже не было. Чувства притупились, как старые, поеденные ржавчиной ножи, а потом и вовсе исчезли. Она продолжала жить по инерции с уже немилым супругом, но где-то в глубине души надеялась встретить человека, который любил бы ее так, как когда-то тот юнкер, слагавший в ее честь стихи.

Только чудеса, если в них верить, иногда случаются. Всего месяц назад, коротая время в очередной скучной прогулке по магазинам Фундуклеевской улицы, она ненароком оступилась и сломала каблук. Ее повело в сторону, но незнакомец, проходивший мимо, подхватил ее за локоть. Оглянувшись, она увидела высокого мужчину лет двадцати пяти, с черными американскими усиками. Он улыбнулся, тут же остановил извозчика, и они вместе доехали до ближайшего обувного салона, где Мария выбрала себе новую пару. Только вот расплатиться молодой человек ей не дал, а сделал это сам. А потом предложил выпить шампанского по случаю новой покупки. Мария согласилась, и он взял отдельный кабинет в «Континентале». Незнакомец наговорил ей бездну des jolis riens (милых пустячков). Домой она вернулась за полночь, но все равно раньше мужа, который все пятничные вечера часто засиживался за картами до утра.

Григорий — так звали нового возлюбленного — имел семью, в браке был несчастлив, но тоже опасался скандалов. Поэтому они встречались всегда в разных гостиницах или меблированных комнатах. Кстати, он именовал себя графом и оставил ей свою визитную карточку. Правда, попросил, чтобы она ее спрятала подальше.

После первого знакомства прошел месяц. С самого первого дня Григорий пытался делать ей подарки, но она всегда убеждала его забирать их назад — боялась, что муж заподозрит измену. И тогда, устав от ее отказов, он преподнес ей букет из ассигнаций. Это были розы, свернутые из сотенных купюр. Они были как настоящие, только из денег, и были выполнены на заказ. «Представляю, как удивилась мастерица, когда ей поручили выполнить эту работу, — подумала Мария и улыбнулась приятным воспоминаниям». Да, она спрятала «розы» в комод. А что было еще с ними делать? Развернуть и отнести в банк? Жалко… А вчера она все-таки пошла навстречу его уговорам и разрешила подарить ей золотые часы-кулон. Теперь они лежали здесь, в ее прикроватной тумбочке. Ничего страшного, мужу она скажет, что купила их сама.

Глядя в потолок, словно на экран синематографа, баронесса вспоминала вчерашний вечер: ювелирный салон, ресторан «Ренессанс» на Прорезной, отдельный номер в отеле, его сильные и такие нежные руки…

Из приятного забытья ее вывел зуммер электрического звонка.

II

Хозяину ювелирных и часовых магазинов Лейбе Гиршману грех было жаловаться на свою судьбу. Выросший в маленьком штетле[10], в семье часового мастера, он рано проявил интерес и к накопительству, и к родительскому ремеслу. Уже в семнадцать лет, после смерти отца, Лейб унаследовал его крохотную мастерскую. На этом он не остановился, а пожелал освоить еще и ювелирное дело. Так уж случилось, что в пайке, огранке и шлифовке он выдающихся успехов не достиг, зато научился выгодно продавать работы малоизвестных мастеров, открыв небольшой магазинчик, куда ювелиры-одиночки отдавали свои изделия. За первым магазином последовал второй, потом третий… В последние годы к ювелирному гешефту добавился и часовой, а война, как ни странно может показаться на первый взгляд, только способствовала увеличению продаж. В этом не было ничего удивительного: инфляция росла, курсы валют падали, и неизвестность завтрашнего дня заставляла состоятельных киевлян сметать с полок ювелирных магазинов любой товар. Золото, платина и драгоценные камни всегда оставались главными и самыми надежными вложениями в трудные времена. Скупали все, даже золотые и платиновые коронки в зубоврачебных кабинетах.