Ломакс оглядела меня и спросила:

– Ты в порядке?

Я замотала головой и повернулась, чтобы сквозь люк взглянуть на посадочную площадку, ограждение и город за ним.

– Так нельзя, я не могу его бросить.

Что-то во мне будто порвалось. Миллион крючков медленно, мучительно разрывали сердце и внутренности.

– У тебя нет выбора, – сказала Ломакс.

– Почему?

– Я уже говорила. Ты нужна нам.

– А Мики… – повернулась я к ней.

– Мы сделаем, что сможем. Когда ты окажешься в безопасности, пошлем ему еще денег.

Паук, в оскале сверкнув золотыми зубами, почесал за ухом:

– Что-то не так?

– Все нормально, – подняла руку Ломакс. – Дай нам еще минутку?

Парень демонстративно принялся разглядывать свой пескоструй и улыбнулся, подставив свету блестящие зубные протезы.

– Ясное дело, компанеро, – сказал он и через внутренний люк пролез в гулкое нутро корабля. – Только не слишком тяни. Гант через две минуты убирает шасси и спрашивать, готовы или нет, не станет.

Когда он вышел, Ломакс тронула меня за рукав:

– Обещаю, мы сделаем все возможное.

Я стряхнула ее руку.

– Но мне вообще непонятно, зачем вы все это делаете. Я самая обыкновенная. Чего вы от меня хотите?

– Отвезти тебя повидать моего старого друга… – сказала Ломакс.

На потолке загорелись красные вспышки предупредительного сигнала. С металлическим стоном стала закрываться наружная дверь шлюза.

– …старого близкого друга.

Я бросила отчаянный взгляд в сужавшийся проем – на город, который чуть ли не всю свою жизнь называла домом.

– Какой еще «старый друг»?

Ломакс потупила взгляд.

– Твой отец.

Люк закрылся, с последним, окончательным «ке-тунк» отрезав меня от Второй городской тарелки и знакомого мира. На корме зашумели двигатели, палуба под ногами завибрировала. В стеклянной панели за плечом Ломакс я поймала свое отражение: белый ершик волос, разные глаза, щеки в известке и засохшей крови.

Выставив вперед ладонь, чтобы не потерять равновесия, я переспросила:

– Отец?

Не сомневалась, что ослышалась. Но женщина не успела объяснить: корабельные коридоры заполнил вой сирены.

– Пойдем, – сказала она и, взяв меня за руку, провела в тесный пассажирский салон с шестью рядами кресел.

Ломакс помогла мне пристегнуться ремнями к пухлым подушкам во втором ряду, щелкнув металлической пряжкой, и едва она заняла свое место, как палуба задрожала.

Я вцепилась в подлокотники, все еще протестуя:

– Я не могу улететь.

Сердце у меня вдруг застучало молотом. В груди трепыхались бабочки.

– Выбора нет ни у тебя, ни у меня, – констатировала Ломакс.

В салоне пахло дешевым пластиком обивки. За подголовником переднего кресла засветился экран, показал вид на взлетное поле. Залязгали, отцепляясь, топливопроводы и шланги подачи воздуха и медленно втянулись в гнезда на бетоне площадки. В луче света вспыхнул гидразиновый пар, хлынувший из маневровых двигателей на корабельном брюхе.

– Десять до старта, – прокаркал чей-то голос.

Я тщетно искала глазами Мишеля – и он, и его фургон давно исчезли.

– Пожалуйста…

– Уже поздно, – покачала головой пожилая женщина.

Палуба снова задрожала, стены застонали. Изображение на экранчике дернулось. Шум двигателей усилился до рева, от которого у меня все затряслось внутри, и старый корабль заковылял в небо.

«Тетя Жиголо» поднималась, как кабина лифта. В сотне метров над космопортом она зависла. Я увидела древние нечеловеческие здания города, выстроенные кругами от площадей, и за ними, там, где обрывались улицы, кромку самой тарелки; грань моего мира, с которой ничего не стоило буквально свалиться в звездную пустоту по периметру и внизу. От этого вида у меня засосало в животе. Я всю жизнь прожила потерянной: бедной сиротой, которую другие дети не принимали в игры из-за странного вида. Мне приходилось наскребать себе крохи по городским окраинам. А теперь и этого лишили.

Сидевшая рядом Ломакс произнесла:

– Это все к лучшему.

– Откуда вы знаете?

– Ты мне просто поверь.

– А вы сказали, мой отец…

– Это его корабль.

«Тетя Жиголо», опустив корму, задрала нос к звездам, а я нахмурилась:

– Но у меня нет отца.

Уходя от Второй городской тарелки, «Тетя Жиголо» выхлопом двойного термоядерного двигателя осветила запущенные улицы и норы. Крепкая старушка двадцать минут вгрызалась в небесную темноту. Тряслись стены и палуба. На двадцать первой минуте она миновала невидимый энергетический занавес, скреплявший тарелку и не дававший ее воздуху рассеяться в пространстве, и тогда главный двигатель отключился. По всей длине корпуса заработали маневровые сопла, разворачивая корабль к неизвестной мне цели. «Тетя» начала ускорение. Когда она набрала необходимую для прыжка в высшие измерения скорость, вступили в действие могучие силы, скопившиеся во фрактальных витках внутри ее лязгающего металлического сердца. Эти потоки энергии, направленные вдоль торчащих из ее носа лопастей, прорвали в ткани вселенной круглую дыру. Звездный свет по ее краям разбивался на радужное гало. Посреди открылась туманная, продутая ветрами пустота.

«Тетя Жиголо» гнала вперед, к созданной ею червоточине; далекие холодные звезды освещали ее тупой нос. На пороге портала она развернула сетчатые остроконечные крылья, черные на фоне космической тьмы, и простерла их перед собой, ища опоры почти в неосязаемой ткани гипера. По обшивке заиграли щупальца тумана, но она была упряма, как мотылек, притянутый ревущим пламенем газовой горелки. Снова заработали термояды, и она очертя голову ринулась в бездну.

Я, в главном пассажирском салоне за носовой рубкой, побледнев, цеплялась за подлокотники и таращила круглые глаза. Рядом сидела равнодушная Ломакс.

Из вентиляции тянуло застоявшимся воздухом с металлическим привкусом. На взлете помещение сотрясалось, словно погремушка в руке великана. Проход в червоточину дался еще тяжелей, еще хуже, чем я ожидала, однако, как только мы вышли в гипер, полет стал плавным. Палуба еще подрагивала, но Ломакс своим примером показала, что уже можно отстегнуть ремни безопасности и без особого труда встать на ноги.

– Пойдем, – позвала она. – Хочу показать тебе рубку.

Я отстегнулась, но осталась сидеть.

– Зачем?

– Затем, что этот корабль теперь твой дом, так что неплохо бы с ним познакомиться.