болезненно отреагировал на никоновские новшества, приписывая их пока, правда, лишь самовольству редактора Печатного двора Арсению. Но в марте 1655 года Никон ополчился на иконы старого письма, где святые изображались с двуперстным крестным знамением, предписав их сжечь публично. Состоявшийся тогда же очередной Поместный собор (как видим, в те «недемократические» времена Поместные соборы Русской церкви собирались практически ежегодно, а не только для избрания патриархов) одобрил текст нового Служебника на основе Венецианского греческого евхология 1602 года.

Это следует подчеркнуть особо. Обряды, которые Никон отстаивал как якобы древние, искони присущие греческому православию, в самой Греции сложились только в XVI–XVII веках, в условиях турецкого ига, а также под воздействием католиков и униатов. При этом греческая церковь не придавала обряду такого самодовлеющего значения, как русская.

Об этом свидетельствует переписка Никона и патриарха Константинопольского Паисия. В 1654 году Никон отправил вселенскому патриарху вопросы по поводу обрядов. Паисий для ответа на них созвал Собор. Ответы, присланные Московскому патриарху, отличались либерализмом. Константинопольская патриархия подчеркивала, что расхождение в обрядах не является признаком ереси и преступлением против догматов православия. В частности, совершенно безразлично, креститься ли двумя или тремя пальцами. Поместные православные церкви вполне могут различествовать между собой в обрядах. Главное – придерживаться общего Символа веры.

Такое разъяснение совершенно не удовлетворило Никона. Он скрыл ответ Константинопольской церкви не только от клира Русской церкви, но и от самого царя. На поддержку своего мнения Московский патриарх также мобилизовал иностранных иерархов.

В первое воскресенье Великого поста 1656 года гостившие в Москве патриарх Антиохийский Макарий, патриарх Сербский Гавриил и митрополит Никейский Григорий на службе в Успенском соборе прокляли тех, кто крестится двумя пальцами. После Пасхи состоялся очередной Поместный собор Русской церкви, который подтвердил анафему крестящимся двуперстно. Это было прямое объявление священной войны противникам новшеств.

Против реформ резко выступил коломенский епископ Павел II. Он, кстати, как и Никон, тоже происходил из села под Нижним Новгородом, а в юности принял постриг в Макарьевском Желтоводском монастыре, где вполне мог видеться с Никитой Миновым, будущим патриархом Никоном. Мы уже говорили, что он вначале поддерживал намерения Никона. Теперь же, когда он возвысил голос против них, Никон единолично, без соборного определения, лишил Павла сана.

Что сделалось с епископом Павлом, мы знаем из противоречивых источников. Волюнтаристское решение Никона в отношении епископа Павла было поставлено ему в вину, в числе прочего, только на церковном Соборе 1666 года. В определении указывалось, что после незаконного низвержения из сана Павел был насильно заточен в монастырь, где лишился ума и погиб неизвестно как: то ли упал в реку и утонул, то ли был пожран дикими зверями.

Старообрядческая традиция дает более конкретный и, по-видимому, правдоподобный ответ о судьбе епископа Павла. Она почитает его как первого мученика старообрядчества, утверждая, что Павел был по приговору Никона сожжен в срубе, согласно Соборному Уложению 1649 года, предписывавшему сжигать богохульников живьем. Старообрядцы, по мнению царя, Никона и сторонников новшеств, автоматически становились еретиками и богохульниками.

Начало падения Никона. Москва без патриарха

В 1656 году Никон повелел построить под Москвой, в селе Воскресенском на реке Истре, Новый Иерусалим. Так он назвал монастырь, который находился в личной собственности патриарха. Он должен был стать новой главной резиденцией Никона. В своей планировке монастырь как бы символизировал «горний (а не реальный) Иерусалим» – воображаемый священный город христианства. Это место полюбилось Никону, он все чаще бывал там.

Между тем царь все больше тяготился гордостью и заносчивостью своего любимого наставника. В 1658 году было заключено перемирие с Речью Посполитой (оказавшееся временным), Алексей Михайлович вернулся в Москву. Как-то раз произошел случай, вскрывший давно копившуюся взаимную досаду друг на друга глав двух вертикалей власти.

В Москву приехал с визитом грузинский царевич. Царский окольничий Богдан Хитрово очищал ему путь на улице, награждая ударами палки слишком любопытных, кто высовывался из толпы. Случилось, что под руку ему попал патриарший дворянин – напомним, что у патриарха было полное подобие Государства двора. Слово за слово, дворянин побежал жаловаться своему хозяину, утверждая, что царский окольничий оскорбил в его лице самого патриарха. Никон не пошел лично к царю, а послал ему записку как своему подчиненному, веля разыскать и наказать Хитрово.

Царь отвечал, тоже запиской, что велит разыскать и сам повидается с патриархом. Но встречи не было. Прошел церковный праздник Казанской Богородицы, на котором служил патриарх, но царя на нем не было. Перед вторым праздником, Ризы Господней, 10 июля, к Никону в обед явился посланец от Алексея Михайловича, предупредить, что царя на службе не будет. Но к этому было присовокуплено еще одно важное слово от царя. Сергей Соловьев пишет об этом так:

«Царское величество гневен на тебя, – объявил посланник, князь Юрий Ромодановский, Никону. – Ты пишешься великим государем, а у нас один великий государь – царь».

«Называюсь я великим государем не сам собою, – возражал, и вполне резонно, патриарх. – Так восхотел и повелел его царское величество. О том свидетельствуют грамоты, писанные его рукою».

«Царское величество почтил тебя как отца и пастыря, – ответствовал на это князь Ромодановский, – но ты этого не понял. Теперь царское величество велел мне сказать тебе, чтоб ты впредь не писался и не назывался великим государем».

Разговор кончился. После обеда Никон прочел перед народом в Успенском соборе странную проповедь, больше похожую на исповедь. Он оправдывался в своих нововведениях, упрекал народ в «окаменении сердец», а закончил объявлением, что слагает с себя патриаршество. Вслед за этим написал короткое, всего из одного предложения, письмо царю, в котором заявлял, что уходит из-за царского на него гнева, и отбыл в свой любимый Новоиерусалимский монастырь.

Демарш Никона был ровно того же свойства, что демарш Ивана Грозного почти сотней лет раньше. Он ожидал, что «осиротевшие» москвичи, не исключая и царя, станут умолять его возвратиться на патриарший престол; он вернется и станет жестче прежнего диктовать свои условия государству. Но реакция оказалась несколько иной. С вопросами к патриарху отправились Алексей Никитич Трубецкой и дьяк Ларион Лопухин. Однако долгих стонов и процессий для запросов благословения «протестного» патриарха не случилось. Церковные службы не остановились, а царь даже запретил ездить в Новый Иерусалим к патриарху всяких чинов людям за благословением.

Этот тихий мятеж патриарха, это сидение в Новом Иерусалиме продолжалось восемь лет. Никто не шел ни на какие уступки, но чаша весов постепенно склонялась на сторону царя. Было видно, что знать государства не собирается поддерживать церковную власть в ее борьбе против светской власти. Алексей Михайлович лишил Никона его пышного титула. А в 1666 году в Москве был созван Поместный собор с участием Александрийского патриарха Паисия и Антиохийского Макария для суда над Никоном: