– Телефончик, пожалуйста.

Я продиктовал несколько несложных цифр.

– Спасибо, Михаил Андреевич. А номерок-то сохранили в памяти…

– А он простой. Рад бы забыть, да не могу.

– Разумеется. Что еще сказал ваш несостоявшийся куратор?

– Ох, как давно это было… Пал Палыч пытался меня убедить, что его компанию меньше всего волнуют алмазные рудники и прочая коммерция, процветающая в Каратае. Лукавил, конечно, но вдруг и вправду не всё так прямолинейно? Говорил про какой-то «испытательный полигон»…

– Простите?

– Эксперимент, благополучно свернутый несколько десятилетий назад. Чужие слова – за что купил, за то и продаю. «Совет мудрецов», набившая оскомину конспирология, все такое… Слышали про утопию? Модель идеального общества, несбыточно красивая мечта о будущем. Страна, где все по справедливости, граждане реализуют свои способности, получают по потребностям, где все общественные противоречия успешно разрешены – ну, типа коммунизм… Научный опыт – именно так он и сказал. Эксперимент продолжался почти век, но потом… как-то не срослось.

– Несбыточно красивая мечта? – недоверчиво переспросил собеседник. – Но вы же были в Каратае, Михаил Андреевич, вам не приходит в голову, что эта большая аномальная дыра, сопряженная с практически голливудским хоррором…

– Да нет, уважаемый, ужасы вполне российские. И с тихим библейским раем действительно не смыкаются. Думаете, я размышлял над словами Пал Палыча? А вдруг он обычный сумасшедший?

– Ну, хорошо, – помявшись, сказал собеседник. – Спасибо за откровенность. Мы разберемся с информацией – как бы дико она ни звучала. Позвольте вас еще помучить, не возражаете? Расскажите всё, что случилось с вами прошлым летом. Как попали в Каратай, как бежали оттуда, с кем общались по мере вашей увеселительной прогулки по урочищу. Это важно, Михаил Андреевич. Любая информация из ваших уст может иметь значение.

Полагаю, особое значение для них имела информация, связанная с заговором. У меня не было оснований что-либо утаивать. Он ни разу не перебил, не одернул, когда меня заносило в лирику. Тема иссякла, но я не стал молчать.

– Послушайте, как вас там… Надеюсь, с моим бывшим коллегой по прокуратуре Булдыгиным вы не сделали ничего… неправомочного? Это стареющий беззащитный человек, не обладающий опасной для вас информацией…

– Не волнуйтесь. Планы на вашего товарища имелись, но, насколько знаю, они остались планами. У вашего коллеги случилось небольшое психическое расстройство – причины, думаю, на поверхности. Руководство прокуратуры не поняло, где отсутствовал Павел Викторович две недели и что случилось с исчезнувшими с ним людьми. Супруга встала горой. Гнала посторонних, мужа из дома не выпускала. В один прекрасный день они бросили служебную квартиру в Марьяновске, собрали минимум вещей и уехали в город Поронайск Сахалинской области – к сестре вашего коллеги. В данный момент там и проживают. Павел Викторович работает сторожем в доке, втайне от начальства пьет горькую – надо заметить, в меру – и тоскливо смотрит в сторону Японии.

Звучало неплохо, но я не исключал, что собеседник врет. Впрочем, сестра у Булдыгина в Поронайске имелась.

– Это не ложь, Михаил Андреевич, – понизил голос собеседник. – Все делается ради наших добрых отношений. Вы же понимаете, с кем имеете дело?

– Вы работаете на Благомора…

– Совершенно правильно. На того самого человека, благодаря которому в Каратае сохраняется порядок. Можно как угодно относиться к этому порядку, но он… порядок. В случае свержения… хм, существующего строя, Каратай будут тянуть в разные стороны, и воцарится такая мясорубка, что мало никому не покажется.

А вот в этом собеседник не лукавил. Порядок держался на существующем режиме. А особый порядок сохранялся в КОНЦЛАГЕРЯХ, в которых ежедневно хоронили десятки умерших. И отстрел одичалого «отработанного материала» по ущельям и равнинам считался частью БОЛЬШОГО порядка. А также то, что люди по всей стране бесследно исчезали, чтобы всплыть потом в Каратае в качестве бесплатной рабочей силы…

– Наша беседа подходит к концу, Михаил Андреевич. Вам уготовано неплохое будущее – если не наделаете, конечно, глупостей. Благомор вас видел в деле, он хочет с вами сотрудничать. Вы строптивы, но вы тот человек, который ему нужен. Вы не связаны с его врагами…

– Правда?

– Не связаны, успокойтесь. Это ваша судьба, от нее не уйти. Позвольте, кстати, ложку дегтя. Ради закрепления, так сказать, отношений. При последнем задержании – в поселке Томилино – вы убили человека. Это не трюк, Михаил Андреевич, вы действительно убили человека. Помните, сумкой? Вы разбили ему череп, височные кости впились в мозг. Он умер через час – только и успели довезти до больницы. Покойного звали Рогачев Анатолий Федосеевич – майор МВД, заместитель начальника районной криминальной милиции. У погибшего остались жена и дочь. Он работал на нас, но федеральным органам, которые объявили вас во всероссийский розыск, слово «Каратай» ни о чем не говорит.

– Мне очень жаль…

– Не то слово. Его коллеги были в курсе, кого задерживали. Теперь ваша физиономия имеется в любом отделении милиции от Владивостока до Калининграда. На Большой земле вы больше жить не сможете. Оно и к лучшему, Михаил Андреевич.

– Вы знаете мои моральные установки – они вам не подходят. Лично я не могу себя представить…

– Люди меняются.

– Люди не меняются…

– Ах, перестаньте, Михаил Андреевич. Работники спецслужб, не блещущие талантами, становятся президентами, домохозяйки – знаменитыми писательницами, инженеры – юмористами. Неужели не справитесь? Главное, под каким углом на это взглянуть. Давно пора вам реализовать свои способности – чего на государственной службе вы сделать явно не смогли…

Не знаю, где меня держали. Я очнулся в серой комнате, похожей на номер в заштатной гостинице. Кушетка, кресло, продавленное до пола, дорожка поверх неровных половиц. Еще одна комната – с натяжкой гостиная, скромный санузел. В гостиной имелись зеркало, пожилой японский телевизор, шкаф с потрепанными книгами и даже выход на закрытую веранду с видом на бетонный забор. В зеркале отражался опухший мужик в домашних тапках с тоскливым взором. Сломалось что-то в отражении. Всё, от чего я бегал, догнало меня, переломило и построило. Я не знал, кто я теперь, каким буду, смогу ли с чистой совестью смотреть себе в глаза. Мне сделают «неплохое» предложение. В противном случае, к чему эта возня с бывшим следователем военной прокуратуры? Переправить в Каратай, и пусть работает в «лучшем» концлагере, пока не загнется. Но назревало что-то особенное. Похоже, Благомор всерьез собрался реформировать свои подразделения охраны и безопасности. Во что я превращусь через несколько месяцев? На чем меня доломают и перекуют?

Время в этом заведении тащилось, как хромая черепаха. Почему задержка? Технические накладки? Давали время свыкнуться с положением? Им это почти удалось. Неразговорчивые люди принесли мне одежду, периодически доставляли еду – вроде той, что скармливают пассажирам эконом-класса в самолетах (сытно, съедобно, но особой радости не доставляет). Полный «олл инклюзив». Я шатался по комнатам, листал отечественные детективы, изданные в прошлом десятилетии, мотал каналы в телеящике, которых было не так уж много, временами сидел в плетеном кресле на веранде, любовался небом. Иногда посматривал на себя в зеркало. Одутловатость (побочное явление медикаментозного «вмешательства») постепенно спадала, но веселее мужик в зеркале не делался. В его глазах, помимо тоски, обжилась обреченность. Часов меня лишили, представление о времени я получал по цвету неба. Часами не мог уснуть, ворочался, думал, вспоминал. Правду говорят: «Кто не страдал бессонницей, тот не знает своей биографии». На второй или третий день затвора я начал подмечать в теле дискомфортную тяжесть. Взялся за физические упражнения. Качался при помощи подручных средств – дивана, тумбочки для телевизора, – качался до полного изнеможения. Бегал в душ по несколько раз на дню. Неоднократно порывался спросить у молчаливых парней, как долго тут еще сидеть, и всякий раз прикусывал язык. На Голгофу никогда не поздно. А эти типы все равно не скажут.