фантиках карамельных батончиков. С тех пор они представляют для Поля-Эмиля альфу и омегу юмора. И не надоедают. У меня для тебя две новости; одна хорошая, другая плохая. Начну с хорошей: я нашел твои очки. А вот плохая: после того, как на них наступил. Он знает анекдоты про теноров и альтистов, которые для пианистов все равно что крашеные блондинки или бельгийцы для французов. Он даже может рассказывать их на разных языках, исключая те, что построены на игре слов и понятны лишь французам. Конкуренты смеются: над анекдотами или над ним — непонятно.

После еды все отправляются опять трудиться. Он спит часок, после чего идет в парк высматривать дятлов и белок и мечтать.

Всякий раз, когда какой-нибудь пианист раз-решает себе прерваться на четверть часа и выбирается в парк, он видит там Поля-Эмиля. Так, со временем выясняется, что Поль-Эмиль вообще не занимается в предоставленной ему студии. Одни успокаиваются; другие, самые хитрые, тревожатся. Выстраиваются гипотезы: блефует, занимается ночью, хочет выбить нас из колеи, получил программу раньше всех. За столом кому-то показалось, что курьезный персонаж неравнодушен к некоей Анастасии, ее прекрасной коже и голубым миндалевидным глазам; он даже начал за ней ухаживать. Некоторые циники были бы не прочь, если бы она ему уступила, проникла бы к нему в спальню и согласилась бы вывести его на чистую воду или изнурить. Дверь Поля-Эмиля остается закрытой, никто к нему не стучится, он ночует в одиночестве.

По вечерам ложится и сразу же засыпает. Впервые, как когда-то в детстве, он ждет сон в тишине, без мелодий в голове. Как будто вся музыка оставила его, освободив место для тихих природных звуков, которые проникают через открытое окно. Но он не беспокоится, прекрасно зная, что музыка не может покинуть его. Захоти он в этом увериться, ему достаточно попросить, чтобы память отобразила конкурсные произведения, и они являются ему с типографической четкостью. Музыка просто удалилась на время, дабы в день конкурса показаться перед ним юной и обнаженной.

Для каждою произведения программы жребий определяет очередность выступления конкурсантов. Намечаются стратегии, раскрываются прогнозы. Полю-Эмилю наплевать, да еще как!

Молодые женщины облачены в платья, которые, как пеньюары, вызволяют плечи, но плотно облегают формы, когда они садятся. Молодые мужчины во фраках с муаровыми лацканами словно приготовились к большому балу при императорском дворе, где их выход в свет произведет сенсацию. Одежда Поля-Эмиля пузырится на локтях и коленях, а местами скручивается жгутом. Клоун среди юных богов. Окутывая их ореолом славы, свет подчеркивает его неуклюжесть; когда в душной театрике рококо на красивых шеях начинают сверкать капельки ароматизированной испарины, рубашка Поля-Эмиля вплоть до жабо исходит сероватыми пятнами, к которым изнутри липнут черные пучки растительности.

А потом он играет.

VII. Церемония

Скажем сразу: порой нам придется рассказывать о чем-то другом. Ибо относительно веселое время, когда можно было давить на бледности, чтобы они исчезали, или пунктировать стекловидное тело, чтобы измерить содержание калия, время забав и игр закончилось, — для Поля-Эмиля, как и для всех, — когда он вступил в среднюю посмертную фазу. Другими словами — простите за ужасное слово — приступая к гнилостному брожению.

Итак, нам придется говорить о чем-то другом. Разумеется, мы будем время от времени поглядывать, чтобы знать, на какой стадии находимся. Но скрывать не станем, для несведущих эта фаза, как правило, эстетически не самая выигрышная. Конечно, люди искусства, судебно-медицинские эксперты, следователи и какие-нибудь извращенцы, с которыми негоже знаться, эдакие любители сильного душка и запашка, не содрогаются от ужаса при виде зеленеющей плоти, буреющей кожи, лохмотьев и гнили. Но мы, самые обычные люди, предпочитаем своих покойных друзей еще совсем свежими или уже не вызывающими отторжения, в виде побелевшего скелета, не страшного, а скорее жалкого, каким был Мартен или Артюр в наших студенческих аудиториях на занятиях по естественный наукам.

Поль-Эмиль, как и все, познал этот неблагодарный период смерти, пропорционально более длительный, чем период жизни. Его органические ткани начали разлагаться. Наша кожа не особенно держится за свое место. Непонятно, какой жизненный дух в течение нескольких десятков лет придавая ей внутреннюю сплоченность; этими свойствами она вовсе не дорожит; что ее действительно привлекает, так это бродяжнический разгул. Усилия, которые она навязывала себе все это время, тяготили ее, и теперь она с безудержной радостью расслабляется, отдается праздности. Смерть — это ее переменка, летние каникулы, и она вовсе не собирается тащить себя всю в какое-то одно определенное место. Наша кожа лишена стойкой глупости, характеризующей наши кости. Она умеет слагаться, разлагаясь. Тупые кости закончат так же, как и всё остальное, но тщатся убедить себя в том, что они тверже кремня. Долгий жизненный опыт научил кожу быть гибкой. Ей требовалось облачать в детстве тело, постоянно растущее, — она росла; тело подвижное — она растягивалась здесь, сжималась там; затем тело усыхающее — она покрывала его тысячью складок. И теперь, когда плоть начинает закисать, бродить, раздуваться, кожа демонстрирует свою податливость. Если варево потребует, она лопнет. Телом больше, телом меньше, подумаешь! Тел хватает. К чему надрываться ради того, чтобы удерживать в себе груду заурядной плоти?

Мне возразят, что плоть, которую представляя собой Поль-Эмиль, была не такой уж и заурядной? Несомненно, но какой уродливой! Пока она гниет, общее уродство мира ничуть не усугубится. А когда сгниет, общая красота мира только приумножится.

Итак, Поль-Эмиль приступая к стадии разложения. Он стая местом действия, где зацвела всевозможная фауна и флора, правда, в ущерб тому, что мог сохранить презентабельным в глазах общества. Но глаза общества, матери, королевы уже давно не смотрели на него, и это гниение никого не интересует. Разве что, немного, нас, да и то, лишь когда мы не будем говорить о чем-то другом.

Жанина Луэ берет четырехдневный отгул.

Первый день самый изнурительный. Сын прислал ей чек на такую сумму, что она несколько раз перечитала цифры. На калькуляторе перевела сумму в старые франки. Письмо малыша гласило: ты должна купить себе очень красивое платье, дамский костюм, что хочешь. Не отказывай себе ни в чем, не старайся сэкономить сто или двести евро, здесь будет высший свет. Здесь будет королева.

Две фразы из письма потрясли ее. Здесь будет королева и, особенно, не старайся сэкономить сто или двести евро. Она не может заснуть. Под какой золотой дождь попал ее сын? Чтобы выбрать наряд, она покупает все журналы про королев. Хочется подобрать слова, которые она ей