– Ты переделывала мое расписание по сто раз в день по самым разным поводам. Тебе захотелось получить надбавку за дополнительную нагрузку?

Почти то же самое Цезарь сказал в тот день, причем тем же уничижительным тоном.

– Изменять твое расписание по ее указке я не обязана. Это она собственница, а не я. Она чувствовала себя хозяйкой и при каждом удобном случае демонстрировала, что имеет право командовать мной. Она видела во мне угрозу. Поэтому я выбрала увольнение.

– Не странно ли, что она почувствовала угрозу, когда ты, похоже, позволила нашим отношениям переместиться в личную плоскость?

– Я переспала с тобой не для того, чтобы победить ее, если ты это имеешь в виду. Просто так случилось. В это трудно поверить?

– Нет.

Цезарь, испытывая презрение к себе, пытался понять, как получилось, что они занялись любовью.

Самообладание Сорчи уподобилось розе, лепестки которой опадают один за другим. Жар возник в груди, поднялся к горлу, залил щеки.

Взгляд Цезаря сканировал ее. Казалось, он проникал не сквозь ткань, а сквозь время. Цезарь старался вспомнить, как она выглядела тогда: обнаженной, сгорающей от желания, а потом – розовой после недавней кульминации и удовлетворенной.

Вошла медсестра, заставив их почувствовать себя виноватыми.

– Здравствуйте, – весело сказала она, не чувствуя сексуального напряжения, висевшего в воздухе. – Вы отец? Надеюсь, у вас есть документы. Охраннику возле детской они понадобятся. Мы получили строгие указания быть бдительными в отношении ваших двух сыновей.

– Двух? – Цезарь вскинул голову.

Сорча подавила смех.

– Только один, – успокоила она его. – Второй – сын Октавии. Его и нашего сына перепутали.

Он сдвинул брови:

– Объясни же, наконец!

– Объясните по дороге. – Медсестра отодвинула Цезаря в сторону, чтобы помочь Сорче встать с кровати. – Никакого кресла в этот раз. Доктор Рейнолдс хочет, чтобы вы двигались.

Цезарь потянулся, чтобы прикрыть сорочкой обнаженные бедра Сорчи. Его взгляд застыл на ее ногах.

Он ничего не мог вспомнить.

Он поддержал ее, когда она встала, и вел себя так, словно они – близкие люди. Сорча облизнула губы и украдкой посмотрела на него.

Выражение лица Цезаря трудно было понять, но когда это было легко? Он умел очаровывать, обладал отличным чувством юмора и был способен моментально вникнуть в суть проблемы. Эта ситуация, однако, не поддавалась пониманию.

– Я собиралась рожать в Ирландии, – сказала Сорча. – Но роды начались преждевременно, и пуповина располагалась не там, где положено. Его система кровообращения оказалась бы перекрытой, если бы я рожала естественным путем.

Медсестра открыла дверь и придерживала ее. Сорча невольно прижалась к Цезарю, ощутила его тепло и вдохнула знакомый аромат пены для бритья.

– Мне сделали срочное кесарево сечение, а потом произошла путаница. Мы с Октавией знали, что нам дали не тех младенцев, но никто не поверил нам. Хотя… – Она взглянула на охранников возле детской палаты. Их было двое – по одному на каждого ребенка. – Думаю, сейчас уже верят. Тест ДНК должен подтвердить это.

– Я не поверила этому, когда заступила на смену, – призналась медсестра, отпирая карточкой-ключом дверь детской. – Мы все ждем результатов. Путаница просто невозможна.

Сорча взглянула на Цезаря и увидела, как он поджал губы. Когда дверь открылась, она отступила, чтобы позволить ему войти первым, и спросила:

– Ты хочешь. э-э-э… увидеть его?

– О да, – мрачно сказал он, предъявляя одному из охранников свой паспорт. – Если у меня есть сын, я хочу его увидеть.

Октавия кормила Лоренцо и мельком взглянула на них. Сорча сумела лишь слабо улыбнуться в ответ. Она застыла в ожидании реакции Цезаря.

«Полюби его», – беззвучно молила она.

Цезарь смотрел на малыша. Тот шевелил ручками и ножками и пищал, как птенец. Он снова вспомнил свою сестру. Когда ее привезли домой, маленький Цезарь постоянно искал маму и говорил ей, что ребенок плачет.

– Да, они часто это делают, – отвечала она. – Няня позаботится об этом.

Об этом. Прожив на свете достаточно долго, Цезарь понял, как далеки его родители друг от друга и от детей. Их союз был продиктован деловыми соображениями, а зачатие наследников проходило по плану. Мать Цезаря принесла семье титулы и положение в обществе. Его отец требовал сыновей, чтобы было кому управлять корпорацией, если он займется политикой. Дочь тоже была ценным активом, который можно будет использовать, когда подойдет время.

Цезарь был готов поклясться на целой стопке Библий, что их равнодушие не отразилось на нем. Когда он учился в частной школе-интернате, то не скучал по родным. Он говорил с родителями так же редко, как и живя дома. В семье никогда не возникало разногласий. Все сводилось к деловым обсуждениям насущных вопросов. И родители не сомневались, что воспитанный подобным образом сын будет равно практичен и в выборе жены, и в определении жизненных целей.

Эти цели включали нечто вроде возвращения долга семье Дайеги, оказавшей им помощь в стабилизации бизнеса после разоблачения шпиона.

Он стал отцом? Цезарь понял, что впервые смотрит на Сорчу как на мать. Она неловко села в кресло, задыхаясь, словно пробежала марафон. Ее лицо было бледным, но она улыбнулась, когда медсестра взяла ребенка и передала его ей.

Сорча приветствовала малыша грудным смехом, от которого мышцы Цезаря напряглись, а волоски на шее встали дыбом. Казалось, он услышал песню, которую в первый раз слышал давным-давно, когда погода была чудесная, школа осталась позади и день был ничем не занят.

– Ах ты, бедняжка, – проворковала она, целуя ребенка в щечку и щекоча его с той любовью, какой никогда не было в детстве Цезаря.

Открытая демонстрация любви повлияла на него так, что он не взялся бы определить чувство, которое испытал. Цезарь был не счастлив, но и не расстроен. Эти две эмоции смешались.

– Ты скучал по мне? Я тоже по тебе скучала. – Сорча подняла глаза, и на миг Цезарь предположил, что она говорит с ним. – Я назвала его Энрике, – сказала она. Глаза ее были огромны, розовые губы блестели.

Его второе имя.

Спокойствие мужчины было поколеблено еще сильнее, ладони стали влажными. Ему стало ясно, что пыталась объяснить его сестра, биолог, их отцу. Она сухо говорила: «Чувства называются чувствами, потому что их чувствуют».

Цезарь покачал головой, уверенный, что отец чувствует очень редко. Мать могла продемонстрировать нечто вроде теплоты по отношению к старой подруге или расстроиться из-за того, что разбилась любимая ваза, но отец никогда не опускался до сантиментов.

А он – копия отца. Верно?

– Хочешь его подержать? – хрипло спросила Сорча.