Девушка молча взирала на него. А Сарах тронула брата за локоть.

— Тане, пожалуйста, какие ужасные вещи ты говоришь!

Анжелика заставила себя засмеяться.

— О, пусть говорит! Так занимательно слушать рассуждения этого наивного птенчика. Он по своей неопытности полагал, что, только выпрыгнув из гнезда, возьмет да полетит. А крылышки оказались слабоваты. — Она откинула волосы за спину. — Отправляйся, малыш, обратно в гнездышко, хорохориться перед другими птенцами! Тем, кто умеет летать, смотреть на тебя смешно.

Атанасиос открыл и сразу же закрыл рот, а потом схватил сестру за руку и потащил за собой. Но та успела обернуться и крикнуть:

— До свидания, Анжелика. Знайте, я вами восхищаюсь, я никогда не встречала… — Брат дернул ее за руку и та умолкла.

Когда два силуэта исчезли в тени аллеи, Анжелика приказала Даймонду:

— Оставь меня, — и, не глядя на него, опустилась на ступеньки.

Луна на синем небе побледнела, ночь отступала, до утра оставалось совсем недолго. Легкий теплый ветерок шелестел в обожженной листве, сквозь резкий запах пепла пробивался свежий аромат трав и черемуховая сладость. Силуэты деревьев на круглой площадке точно танцевали, покачиваясь вослед за кронами.

Когда Лайонел впервые привел ее сюда, ей показалось, что она вернулась домой. Не потому что этот сад сильно напоминал тот, который был у нее в родительском доме две сотни лет назад, совсем нет. Да и Лайонелу она никогда не рассказывала о постыдном обращении в саду, о ее прошлой жизни он знал мало. Но по какой-то причине шесть лет назад он преподнес ей в подарок этот дом, утопающий зимой в белых сугробах, а летом в зелени. Бывало, приезжая сюда звездными ночами, пили на веранде, танцевали и занимались любовью. Иногда ей казалось, что это место для него значит куда больше, чем для нее. Тогда она поинтересовалась, почему он подарил ей дом, но он сказал: «Это неинтересно».

Было ли то действительно так? Она не знала.

Анжелика почувствовала, как что-то мягкое укрыло ее плечи. Даймонд принес плед и присел рядом с ней.

Она провела пальцами по мягкому покрывалу и усмехнулась.

— Мне не холодно.

— Я знаю, — прошептал Даймонд.

Они помолчали. Ей вспомнилось, как сидели вот так в первые дни знакомства на пороге деревянного сарая, стоящего на отшибе английской деревни. Даймонд был еще человеком, он накидывал себе на плечи шерстяное одеяло, чтобы не замерзнуть. Для них стрекотали цикады и молчаливый синеглазый юноша смотрел на нее так, как за всю жизнь и бессмертие никто не смотрел. Слушал ее, срывал для нее красивые цветы, гладил руку — наивный, добрый, застенчивый, бесхитростный и ласковый мальчик.

Вспомнив, как тот кинулся на старейшину, Ажелика рассердилась и заявила:

— Ты глупец!

Если бы захотел, Наркисс голыми руками мог бы разорвать его в клочья. Она покосилась на юношу и, заметив, что тот не сводит с нее грустного, полного любви взгляда, вдруг забыла, что еще хотела сказать. Давно ей не доводилась видеть его таким. Рука сама потянулась к его лбу и убрала каштановую прядь.

Даймонд нерешительно улыбнулся, а она вспомнила нужные слова и произнесла их:

— Не смей, никогда больше не смей так поступать! Все это бессмысленно. Наркисс просто убил бы тебя, а потом взял бы меня. — Она невесело рассмеялась. — Очень даже может быть прямо в луже твоей крови!

Юноша покачал головой и красновато-каштановая прядь вновь упрямо упала на бледный лоб.

— Бессмысленно жить, зная, что ты трус!

— Бессмысленно смело погибать, если это ничего не изменит! — парировала она.

Девушка видела, что ему хочется спорить, синие глаза горели, а губы подрагивали, но он плотнее их стиснул и осторожно взял ее руку в свои ладони.

Долго сидели молча, а потом она спросила:

— Значит, все это время ты притворялся?

Он стыдливо потупился, прекрасно поняв, о чем она.

— Прости, Лилу. Ведь я уже все перепробовал! Думал так, безразличием, завоюю твое внимание…

В ночи долго звучал ее безудержный смех.

* * *

Темная вода билась о борт корабля, ветер резкими порывами надувал черные паруса, воздух был пропитан влагой. В темном непроглядном небе — ни звезд, ни луны.

Катя стояла на палубе у бортика, глядя на волны — тяжелые, свирепые, с белейшей пеной. Играла увертюра оперы «Руслан и Людмила», торжествующая и ликующая в этот миг вместе со стихией.

— Проклятый шторм, его нам не хватало! — прокричал капитан, проносясь мимо.

Девушка обернулась и встретила ледяной взгляд Лайонела.

— Вернись в каюту, пока тебя не смыло за борт, — сухо сказал он.

— Не очень бы ты огорчился, — отвернулась Катя. После того, как полдня просидела, любуясь на Каридад и поддерживая с ней светскую беседу, а еще полдня мерила шагами шкаф-каюту, ей меньше всего хотелось возвращаться туда снова. Особенно возвращаться одной. Она злилась оттого, что Лайонел был с ней откровенен и высказался об их любви не так, как ей хотелось. Злилась на то, что обиделась и продолжает обижаться, вместо того чтобы наслаждаться каждой проведенной с ним секундой.

Катя тихонько вздохнула.

Разлука продолжалась даже после воссоединения. Что могло быть глупее?

А волны между тем увеличились, сила их ударов стала сильнее, корабль кидало на этих черных горках, точно кусок коры.

Лайонел подошел, бесцеремонно ухватил ее за талию и, приподняв, унес с палубы. А когда усадил ее в каюте на узкую койку, Катя срывающимся голосом, выкрикнула:

— Не обращайся со мной как с куклой!

Лед в глазах заострился, губы изогнулись в иронической усмешке.

— Может, расскажешь, как нужно с тобой обращаться?

Волосы от резкого порыва ветра разметались по плечам, начался дождь, в распахнутое окно полетели брызги.

Лайонел закрыл деревянные ставни — в каюте стало абсолютно темно. Пол под ногами качался, снаружи лило, стучало, грохотало.

— Ответишь? — напомнил молодой человек.

Она молчала, тогда он развернулся и пошел к двери.

— Куда ты? — возмутилась Катя, негодуя, что он собирается оставить ее в одиночестве.

— Не насиловать же тебя, в самом деле, — скучающе обронил он.

— Насиловать, — крикнула она ему вслед и тише прибавила: — Нежно!

Он вернулся и, присев перед ней на корточки, положил скрещенные руки ей на колени.

— Почему ты злишься?

— Потому что… — Ей столько всего хотелось сказать, в голове кружилось огромное множество возмущенных мыслей, но когда пришло время их озвучить, она не могла понять, чего хочет. — Я люблю тебя, — наконец произнесла она. — А ты несчастен от этого!