разговоры о погоде, а сразу спрашиваю: «Сколько?», потому что совершенно очевидно, что он хочет разжиться деньжатами. Но до сих пор никто не отвечал: «Наверно, миллион». С такой суммой лучше быть уверенным.

Генри смущенно попятился в кресле, задел локтем каминную кочергу, и, водружая ее на место, вдруг сказал:

— Этот твой дворецкий, Шимс, он какой-то сам не свой. Ну просто на себя не похож!

— Так значит это и не он.

— Ну да, ну да, конечно, он полез ко мне с разговорами про моль, и не сказал ни как по-латыни, ни чем питается. На них, что ли, революция так влияет? У вас же Советской Союз под боком, что-то долетает с ветром… Вообще вы здесь в Лондоне странные. Ты знаешь, что у меня ботинок пропал? Ведь у меня здесь ботинок пропал!

Я кинул ошалелый взгляд на его ноги, аккуратно лежащие на столике и обутые в пару ковбойских сапог со здоровенными такими каблуками, и промолвил:

— Не знал, что ты носишь ботинки.

— Я?! Да нет, да нет. Ботинки носят таксы. В зубах. А я их купил в магазине, сразу возле отеля, и выставил за дверь своего номера, в гостинице, чтобы их натерли черной ваксой, ну. Черные чтоб были.

— А они были не черные?

— Нет, конечно. Они были нормальные, цвета яркого кофе с молоком.

— А почему же ты не купил черные?

— Берти, мне и в голову б такое не пришло! У нас черную обувь надевают на похороны и на свадьбу, а бедному дядюшке Чарли все равно уж ничем не поможешь… И потом этот проклятый макаронник, он же уверял меня, что это типичные английские ботинки. «Взгляните только на каблук, — говорил он, — и если это не самый настоящий английский каблук, то я съем свою шляпу», правда, как я теперь вспоминаю, никакой шляпы на нем не было, потому что будь на нем шляпа, то его мерзкая адриатическая лысина не торчала бы у меня сейчас перед глазами. — Тут Генри посмотрел на меня взглядом фокстерьера, решившего кусать. — Берти… Послушай, Берти… Вот ты отлично разбираешься в ботинках.

Я хотел уж скромно возразить, что хотя я и написал однажды статью в модный дамский журнал о том, как не должен одеваться джентльмен, если он хочет быть верно понятым, в сущности, мои познания в обуви не простираются дальше, чем это необходимо, дабы не испачкать носки, но Баскервиль не дал мне рота раскрыть и продолжил:

— Ты отлично разбираешься в ботинках. Ты настоящий английский аристократ. А меня ждут в этом чертовом Баскервиль-Холле, понимаешь, наследника древнего рода, а я… родился в Вайоминге. Детство и большую часть юности провел в Соединенных Штатах, в Канаде. Отсюда и эти сапоги, и эта шуба. Когда я ем рыбу, мамаши дочек уводят. А однажды вообще отличился. Говорю себе, говорю что-то и вдруг рукой по столу — хряп! Напоролся на вилку.

— С нашим королем случилось то же самое, и он издал указ, чтобы всем класть вилки зубчиками вниз.

— Но я-то не король.

— А мог бы не хуже.

— И согласись, я совсем не на то учился, чтобы вступать во владения всякими Баскервиль-Холлами.

Здесь я вынужден был признать его правоту.

— Послушай, Берти, мне пришла в голову гениальная мысль, давай поедем туда вместе! — с фальшивой внезапностью воскликнул он, хотя эта его атака все равно выглядела спланированной. — Мы скажем, что ты — это я, покрутимся там, разберемся с делами, поместье продадим, а потом я вернусь в Чикаго, и поминай как звали. И все сохранят память о владельце поместья — истинном, чистопробном джентльмене с медальным профилем, безукоризненными манерами, элегантном от подошв до кончика цилиндра… ведь оно называется цилиндр, да?

— Ну, не знаю…

— Не знаешь, так меня послушай. Это все провернуть очень просто. Меня там никто не видел, тебя тоже. Это такая дыра, куда даже солнце раз в месяц заглядывает, по дороге на южный берег. Что нам грозит? Ничего.

— Но там, наверно, есть тетушки…

— Нет! Вот клянусь! Ни одной! Ни тетушек, ни младенцев. Я никогда еще не видел местности, где жило бы столько одиноких мужчин и женщин, и они проявляли так мало интереса к семейной жизни.

— Это как раз весьма подозрительно, — вставил я. — Если одинокие мужчины попадают в пределы досягаемости одиноких женщин, да еще в замкнутом пространстве Гримпенской трясины, то срабатывает механизм болота. В смысле, те их с роковой неизбежностью на себе женят и начинают яростно плодиться.

— Ты читал Стерна? — неожиданно спросил Баскервиль.

— Стерня? Это колючий ерш на полях, по которому ходят скворцы и поэт Роберт Бернс? И юные создания упихивают ею свои опусы?

— Не стерня, Берти, а Стерн. У него дядюшка Тоби получил на войне рану в пах. А потом в него влюбилась вдова и никак не могла выяснить, может ли он жениться.

— Ну и что?

— Ты не помнишь, он эту рану ведь тоже получил на болотах?

— Шимс, — обратился я к своему камердинеру, который всегда в нужные моменты вдруг возникает, как высокопрофессиональный джинн из антикварной лампы. — Ты случайно не помнишь, Тоби, дядюшка Стерна, получил свою рану на болотах?

— Дядюшка Тоби, один из героев романа Лоренса Стерна «Тристрам Шенди», а точнее дядюшка непосредственно Тристрама Шенди, получил свою рану при осаде Намюра-с.

— А это на болотах?

— Это в Бельгии-с, — произнес он, укоризненно выделив «в Бельгии-с».

— Вот видишь, — ободрился Генри, — а нам в Бельгию ехать не надо. Нагрянем в Баскервиль-Холл, там немного покрутимся, и уедем. Ну, мне рассиживаться некогда, я пошел покупать себе английский костюм. Салютик, дружище, салютик!

Глава 8

Освободившись от общества молодого Баскервиля, я сказал своему камердинеру:

— Этот Генри на вид лопух лопухом, а между тем, ему палец в рот не клади, ты заметил Шимс?

— Да-с, — безмятежно отозвался Шимс, — если бы мне потребовалось поместить куда-либо свой палец, то, безусловно, я бы предпочел для него более безопасное влагалище, нежели рот сэра Генри Баскервиля-с.

— Мне послышалось, Шимс, или ты действительно сказал «влагалище»? Разве это слово сюда подходит?

— Это древнее существительное образовано от еще более древнего глагола «влагать»-с. Приготовляйте себе, влагалища неветшающие…

— Цитата из «Будуара феминистки»?

— …сокровища неоскудевающие на небесах-с, куда вор не приблизится, и где моль. гм-хм… не съедает-с, ибо где сокровище ваше, там и сердце ваше будет-с. Лука, 12, 33-34-с.

Но простите-с, кто-то звонит в дверь-с.

Вскоре из прихожей послышался звонкий лай. Я уже и забыл про доктора Мортимера с его искусанной тростью, но это оказался